«Текущий момент» и другие пьесы

МАМА (выступая из полутьмы). Ну вот, ничего не съел. Сколько можно ковыряться?

ТИШУКОВ. Сколько хочу, столько и ем.

МАМА. Все уже холодное.

ТИШУКОВ. Отстань!

МАМА. Как ты разговариваешь с матерью?

Замахивается, чтобы дать подзатыльник. Тишуков на лету ловит руку и выламывает пальцы.

МАМА. А! Идиот! (Рыдая, убегает. Уже из полутьмы.) Зачем я тебя родила?

ТИШУКОВ (вскакивая, вслед). Я тебя не просил! Я не просил меня рожать!

Из полутьмы возвращается КАМИНСКИЙ.

КАМИНСКИЙ. Ну хорошо: детство, материнская любовь — это мы придумаем. Юношеская романтика — турпоходы там, первая любовь, вся херня. — тоже без проблем. А вот давайте мы с вами, Петр Петрович, подумаем, что делать с ГБ.

ТИШУКОВ. С ГБ?

КАМИНСКИЙ. Ну да. Все-таки, знаете, не Оксфорд. Надо как-то приладить эту страницу вашей биографии к роли будущего лидера страны. Порвавшей, как назло, со своим тоталитарным прошлым. Пауза.

ТИШУКОВ. Думаете, я вас не вспомнил?

КАМИНСКИЙ. Думаю, вспомнили. Я уж вас точно не забуду.

148

ТИШУКОВ. Еще бы. Страшно было?

КАМИНСКИЙ. Противно.

ТИШУКОВ. Страшно вам было, страшно… Павел Маркович!

КАМИНСКИЙ. Майор! Если вас до сих пор раздражают евреи, это надо скрывать. Теперь уже надо. Но, в сущности, это теперь тоже моя работа — обучить вас нужным словам…

ТИШУКОВ. Я давно не майор, и вы это прекрасно знаете.

КАМИНСКИЙ. А кто же вы теперь? Полковник?

ТИШУКОВ (после паузы). А забавно все повернулось, да?

КАМИНСКИЙ. Обхохочешься. (После еще одной паузы.) Ну что, приступим к созданию светлого образа? Приступим. Значит, так: на Лубянке вы не диссидентов мучили, а работали на чужбине. Радистка Кэт, профессор Плейшнер, тайные встречи с женой.

В оркестре на два такта возникает тема из «Семнадцати мгновений весны»: «Боль моя, ты покинь меня…»

КАМИНСКИЙ. Вот именно. (Оркестру.) Хорош.

Тема, киксанув, прекращается.

Потом — возвращение на Родину, развал великой страны… — вы запоминаете? Развал великой страны. поруганные идеалы, горечь прозрения. приход к христианству.

ТИШУКОВ. Это обязательно?

КАМИНСКИЙ. Христианство? Разумеется. Будем делать из вас аятоллу, придете и к мусульманству, а пока извольте пару раз в году со свечкой.

ТИШУКОВ. Вы не были таким циником.

КАМИНСКИЙ. Помогли добрые люди. Будем меряться цинизмом?

ТИШУКОВ. Будем делать свою работу. Каждый — свою!

КАМИНСКИЙ. О-о, входите в образ, хорошо. Значит, в общих чертах направление понятно: последний герой, спаситель Отечества. Поехали!

Отмашка в оркестр. Оркестр гремит цирковым маршем Дунаевского.

КАМИНСКИЙ. Эй, вы, там!.. (Хлопает в ладоши, вежливо.) Без хулиганства! И-и!..

Оркестр гремит маршем «Прощание славянки».

Каминский отступает в тень, потом и вовсе исчезает, — а на сцене начинается клоунада «Спаситель Отечества».

И вот уже Тишуков среди народа — на палубе корабля в шапке с якорем, на ферме в белом халате; дарящий девочке воздушный шарик; жмущий руки ветерану; «чеканящий» мячик со спортсменами; стоящий у алтаря со свечкой. «Народом» в поте лица своего работает Толстый — работники манежа еле успевают «на подхвате» с костюмами и реквизитом. Не сачкует и Долговязый — он все время выбегает на авансцену и спрашивает у публики: «Who is Пьётр Пьетрович?» А Тишуков все жмет руки, все гладит детей по головам и машет народу. Музыка сменяется скандированием: «Петр Пе-тро-вич! Петр Пе-тро-вич!..»

И вдруг в ритм скандирования, постепенно заглушая его, входит глухой, неровный и отчаянный стук — тот же, что был вначале…

ТИШУКОВ. Что это? ТОЛСТЫЙ. Что?

ТИШУКОВ. Что за стук? ТОЛСТЫЙ. Какой стук?

ТИШУКОВ. Не валяйте дурака! ДОЛГОВЯЗЫЙ. А, да. Стук.

ТИШУКОВ. Что это?

ДОЛГОВЯЗЫЙ. Слушайте, какая нам разница? Давайте лучше еще народу помашем — там две бабушки необнятые стоят и солдат подвезли «ура» кричать. Сделайте людям радость.