Телеграмма

Он отправился в свое родное захолустье, забив себе голову черт знает чем. Вообразил, будто навлек на себя ненависть земляков, якобы потому, что он был бунтарем, борцом за новые ценности. Современным человеком, отбросившим заплесневелый этикет, как страшную заразу. Он вооружил свою смятенную душу рядом тезисов, позаимствованных у разных выдающихся личностей. Он решил, что ждать больше нельзя. Он явился, чтобы все предать разрушению. И породить что-то новое, согласное, по его мнению, с духом времени.

Он купил цветы и настроился проливать слезы. Он вошел в родной дом, словно Ромео с киноэкрана, увидевший распростертое тело Джульетты. Он был уверен во всех своих предположениях. Между тем его мать, которую он считал умершей, на самом деле стояла, окруженная родственниками, на автобусной станции, ожидая его прибытия. Он не обернулся к ней. Фигура старой женщины показалась ему плодом расстроенного воображения. Он прошел мимо. Направился прямо к ее постели. Припав к подушке, помолился о том, чтобы душа этой женщины была благосклонно встречена на пороге райской обители. Он не замечал ни прикосновения ее руки к своему плечу, ни ее горячих слез, ни отчетливо слышимых рыданий. Он пошел на кладбище к тому месту, где она, по его мнению, была погребена. Все члены семьи последовали его примеру, не исключая и самой матери. Он стал на колени у могилы. Рассыпал на ней цветы. Выполол сорную траву. Подобрал себе на память старинную монету. Помянул все добрые дела и помолился об отпущении всех грехов. Между тем старушка, поглаживая сына по голове, пыталась пробудить его от этих безумных грез. А обступившие их родственники подавали разноречивые советы.

Затем этот человек возобновил свою войну с пережитками. Ему казалось, что все пытаются связать его по рукам и ногам. Между тем окружающие словно начисто забыли о том, что он еще способен принимать на себя какую бы то ни было ответственность. Он пытался вводить новые, ранее не слыханные способы общения. Он никогда не раскрывал рта без нужды и пренебрегал обменом любезностями. Он бранился в открытую, не считаясь с приличиями ни в каких ситуациях. Он утверждал, что обо всем говорит прямо и честно. Он только радовался, когда его называли сумасбродом, помешанным, тронутым, себялюбцем и наглецом.

В течение двух месяцев ему удавалось привлекать к себе общее внимание. Но затем экономические трудности и другие, более значительные события отшибли у окружающих всякую охоту следить за ним. В конце концов к нему •притерпелись. Стали смотреть на него как на пустое место. Выдвинулись новые, более интересные люди и проблемы. И если его усилия и привлекали чей-то мимолетный взгляд, то в этом взгляде была исключительно жалость. Тогда он понял, что возомнил о себе нечто несусветное, и начал потихоньку съеживаться, пока не превратился в лопнувший пузырь. И он покорился судьбе, став проделывать все то, чего ожидали от него другие. Эпопея закончилась.

Потом этот человек вернулся в Джакарту. Он не сумел стать героем. Ему пришлось начинать жизнь с нуля. Присмотреться повнимательнее, какой формы у него большой палец и сколько морщин у него на локтях. Он точно приклеенный сидел на каком-то мосту. Он сходил с ума. Он был разбит вдребезги. Он презирал себя и хотел покончить с собой. Но не сделал ничего, чтобы доказать подлинность этих своих чувств и желаний. Он оказался самым обыкновенным трусом.

От меня разило алкоголем. На секунду я остановил бег своих мыслей, закуривая новую сигарету.

Мой приятель уже был тут как тут. Он тоже сидел и курил. Неподалеку я заметил его мотороллер. Мне показалось, что он тоже углубился в самосозерцание. Я толкнул его локтем. Он лениво замычал.

—      Хорошо тут иногда посидеть, — сказал он.

—      Как твоя жена? — спросил я. — Уже родила?

Он замешкался с ответом. Лицо его окутывали клубы дыма.

—      Да, — глухо ответил он наконец.

—      Все в порядке? Как новорожденный?

Мой приятель издал тяжелый протяжный вздох.

—      У него была продавлена голова. Нос гноился. Одна нога вывихнута. Рот провален до самого горла. На животе тонкая, прозрачная кожица. Ребенок вышел вместе с грязным кровяным комком, и моя жена чуть не погибла.

Он умер сразу. А я медленно агонизирую.

Он глубоко затянулся. Я не прерывал его.

—      Всему когда-нибудь приходит конец. Много лет я тревожился за свою маску, и вот она спала с моего лица.

Узнав, кто я такой, они переполошились, точно увидели блудодея, осквернившего святыню. Они завыли, как собачья стая в лунную ночь. Они меня прокляли, точно я совершил жестокое убийство. Можешь вообразить, как я страдаю от этого удара судьбы.

Я глубоко сочувствовал его беде.

—      Что же мне теперь делать? — вопросил он придушенным голосом.

Я не ответил. Он стал молиться. Потом стал бить себя по голове. Обрушил на себя ужасные, отвратительные проклятия. После этого забился в рыданиях. Я уже не отличал его от себя самого.