Телепорт

Бейсджампингом мы с Матаром больше не занимались, но я пригрозил, что займемся, если он посмеет забыть эти имена. Если погубил человека, изволь помнить его имя.

Матар закричал, когда я перенес его на асфальтированную площадку, но осекся, сообразив, что стоит на земле, а не падает. Я подтолкнул его к тележке для багажа, на которой лежал мешок с телом. Кокс протянул мне листок бумаги и греческие монеты.

– Позвони по этому номеру и сообщи, какой у нас выход. Пока все не уедут, на глаза не показывайся. Плохо уже то, что мы знаем твое имя.

Кокс начинал мне нравиться. Доверия к нему не было ни капли, а вот симпатия появилась.

– Запомни: если сбежишь, я разыщу тебя, – сказал я Матару. – Если тебя не посадят, я разыщу тебя. Если убьешь снова, я разыщу тебя, и, клянусь, ты этому не обрадуешься.

Матар не взглянул на меня, но заметно побледнел.

Милли ждала меня в терминале с биноклем на шее. Я заранее доставил ее в афинский аэропорт, потому что она хотела увидеть передачу Матара.

– Метаксас, – представились на другом конце провода.

– Выход номер двадцать семь, – сообщил я.

– Сейчас же пришлю людей, – пообещал Метаксас с сильным греческим акцентом.

Через пять минут у дальнего от нас конца терминала остановились две машины без номеров и «скорая помощь». Милли протянула мне бинокль. Из каждой машины вышли четверо. Лицо Матара сравнили с фотографией и усадили на заднее сиденье одной из машин. С обеих сторон от него сели по двое мужчин. Корсо делал снимки, а Кокс предусмотрительно стоял у него за спиной.

Потом открыли похоронный мешок, и лицо Марии Каликос сравнили с другой фотографией. Фельдшеры «скорой помощи» закрыли мешок, положили его, то есть ее, Марию, на носилки и загрузили носилки в машину «скорой помощи». «Мария Каликос», – повторил я про себя. Мне хотелось запомнить это имя. Кокс пожал руку одному из греков, и три машины уехали.

– Отнести тебя домой? – предложил я Милли.

– Я подожду, – сказала она, забирая у меня бинокль. – Сначала их отнеси.

Я поцеловал ее и прыгнул на асфальтированную площадку.

– Все в порядке? – спросил я Кокса.

– Да.

– Этого недостаточно, – покачал головой Корсо. – Мне нужно интервью.

– Извини, но бо́льшая огласка для меня рискованна. Думай о хорошем, если нужно срочно куда-то попасть, я всегда выручу.

– Ладно, – неохотно проговорил Корсо. – Настаивать не буду. Но если ты когда-нибудь захочешь выйти из тени…

– Тогда я знаю, к кому обратиться. Без вопросов. Я весь твой.

Я перенес Корсо обратно в Хитроу, а вернувшись, спросил Кокса:

– Ты готов?

– Нам нужен надежный способ поддерживать связь с тобой, – устало проговорил Кокс, явно выполняя поручение начальства.

Я покачал головой:

– Я же обещал просматривать объявления в «Нью-Йорк таймс». Других гарантий дать не могу. Увижу объявление – позвоню. Если тебе понадобится быстрый транспорт, тоже постараюсь помочь. Но я не шпион. И не агент АНБ.

– Чем же ты будешь заниматься? Только угонами? Рано или поздно до тебя доберутся. Ради этого могут даже фальшивый угон организовать.

– Не знаю. Может, устроюсь в пожарную команду. Может, начну помогать «Международной амнистии» – спасать узников совести[28]. Или в отпуск отправлюсь.

– Ты точно не хочешь, чтобы мы охраняли Милли?

– Вы скорее привлечете к Милли ненужное внимание, чем защитите. Я сам буду ее охранять, вам лучше не вмешиваться.

Я перенес Кокса в Вашингтон и на прощание пожал ему руку.

Милли я перенес в техасский каньон. Здесь полдень еще не наступил, и солнечные лучи падали косо, не касаясь воды на дне каньона.

– Зачем мы сюда прыгнули? – спросила Милли, и я поднял руки.

– Все закончилось, а у меня такого чувства нет. Отец извинился, но это ничего не меняет. Матар передан спецслужбам, а я… не уверен, что поступил правильно.

– Твой отец признал, что обращался с тобой неправильно?

– Он извинился, сказал, что не хотел обижать нас с мамой, – хмуро ответил я, и Милли закрыла глаза:

– Это не признание вины. Это вроде «только не злись на меня».

Я поднял обугленный камень и швырнул в воду. Он упал, чуть не долетев до скалы, и поднял тучу брызг.

– Дэви, вину он может не признать никогда. Может, он никогда не сумеет.

Я нашел камень побольше и вытащил из песка. Этот бросок получился в два раза короче. Я начал выковыривать камень еще большего размера, но остановился.

– Я столько сил отдал!

Милли молча смотрела на меня – глаза блестят, уголки рта опущены.

– Так ты об этом говорила? Что я не смогу убежать от себя?

Милли кивнула.

– Это больно. Очень больно.

– Да, я знаю.

Я подошел к Милли и обнял ее. Пусть, пусть она обнимет меня, прижмет к себе, погладит по спине… Мне было так грустно, так невыносимо грустно…

Наконец я отстранился и сказал:

– Я готов обратиться за помощью. Ну, если мы вместе подберем хорошего психотерапевта.

– Конечно подберем.

Я слабо улыбнулся. Оказалось, улыбаться я способен, просто это очень, очень трудно.

Я прыгнул прочь и быстро вернулся.

– Что это?

– Гирлянда. Гавайская гирлянда из орхидей. – Я надел ее Милли на шею. – Это традиция, – добавил я, целуя ее.

– В техасской дыре довольно неуместная, – с улыбкой заметила Милли.