Телепорт

Сто десятый этаж, двадцать футов от башни с ее стеклянно-стальными конструкциями. Воздух холодный, бодрящий. Мы камнем полетели вниз, к плазе. Матар закричал, когда я оттолкнул его от себя, бросив кувыркаться и барахтаться. Ветер надул мне куртку. Он развевал ее, как белье на веревке, и относил нас с Матаром все дальше друг от друга. Через девять секунд мы ударимся об асфальт и моментально умрем. АНБ опознает тела и отпустит Милли. Матар больше не убьет ни одного невинного, а у меня перестанет болеть душа.

Через две секунды ветер превратился в рвущий, цепенящий ураган. Через четыре секунды он стал равномерным давлением снизу вверх, и я вытянулся в горизонталь. Я падал ничком и видел, что Матар футов на тридцать ниже, а меня из-за куртки-паруса сносит в сторону. Я отвел руки за спину, и куртка соскользнула, будто снятая огромной рукой. Я полетел быстрее, сокращая расстояние до Матара. Подсвеченный фонтан на плазе неумолимо приближался. Матар голосил без умолку, но его вопли почти полностью заглушал ветер. Я невольно улыбнулся.

К черту все это!

Я прыгнул к нему, схватил за ремень и утащил в техасский каньон. Матар растянулся на песке, продолжая вопить во всю мочь.

Отец, сидевший у костра, уставился на Рашида.

– Что ты… – Он сглотнул и хрипло спросил снова: – Что ты с ним сделал?

– Достопримечательности ему показал. Теперь твоя очередь.

– Спасибо, не надо, – проговорил он. Я прыгнул ему за спину и поднял, схватив за шиворот. Ноги его не особо слушались. – Что ты…

Я прыгнул в Сосновые Утесы, на кладбище, и толкнул папу на траву. Перевалило за полночь, но ртутная лампа над кладбищенскими воротами ярко освещала надпись на памятнике: «Мэри Найлс, 13 марта 1945 – 17 ноября 1989».

Отец всхлипнул. Я швырнул его на могилу, а свободной рукой вытащил ремень у него из шлевок.

– Помнишь это, а папа? – Я махнул ремнем, и массивная серебряная пряжка качнулась, как маятник, мерцая на свету.

Резко замахнувшись, я хлестнул землю рядом с отцом так сильно, что травинки полетели.

– Сколько раз такое случалось? – Я хлестнул с другой стороны, и пряжка выбила комок земли. – Сколько раз?

Я прыгнул ближе и принялся хлестать памятник. Эмалевые накладки треснули и раскололись, серебряные края помялись. На камне появились царапины. Я швырнул ремень отцу на колени и показал на могилу:

– Лежала бы мама здесь, если бы ты не избивал ее? Если бы не третировал ее? Если бы не изуродовал ей лицо? Лежала бы мама в этой могиле, если бы ты перестал пить?

От моего крика отец задрожал сильнее, чем от ударов ремнем.

– Да что ты за человек?! Что за существо?! Что за жалкая пародия на человеческое существо?!

Я приблизился еще на шаг, и отец заплакал.

Что?

– Прости меня! Прости! Прости! Я не хотел. Я… я не хотел обижать ее. Я не хотел обижать тебя… – По щекам у него покатились слезы, и меня чуть не вырвало.

Чего я от него добиваюсь?

– А ну прекрати! Прекрати!

Отец снова вздрогнул и замолчал.

– Встань! – (Отец медленно поднялся, одной рукой придерживая брюки. Ремень с помятой пряжкой остался на могиле.) – Обернись!

Он обернулся, и я перенес его в Станвилл, на стоянку наркологической клиники «Ред пайнс».

– Ты знаешь, где мы? – спросил я, выпустив его.

– Да. – отец нервно сглотнул.

– Ну и?..

– Я не могу! Я работу потерял! У меня теперь нет страховки.

Боли в его голосе было больше, чем когда он передо мной извинялся. Он считал унизительным потерять работу, которой отдал всю жизнь, или признаться в этом мне.

– Машину можно продать.

– Ее за долги забрали! – Отец снова заплакал.

– Прекрати! Если бы деньги были, ты пошел бы лечиться?

Отец упрямо поджал губы.

– Сколько людей ты доведешь, прежде чем умрешь сам? Черт подери, это твоя жизнь! Покончи с собой, если хочешь! – Я стоял перед ним, скрестив руки на груди.

– Я не говорил, что отказываюсь лечиться. Я согласен. Сам собирался пойти сюда, пока не потерял работу.

Я прыгнул в горное убежище и вернулся с сумкой под мышкой. Вслед за мной отец поднялся по ступенькам и вошел. Документы мы заполняли добрых полчаса, но в итоге отец расписался везде, где нужно. Касаемо оплаты мне объяснили, что стандартный шестинедельный курс стоит двенадцать тысяч долларов. Я заплатил наличными и вперед.

20

К телефону подошел Кокс. Голос у него звучал устало:

– Милли Харрисон и ее соседку вернули в квартиру.

– Что?

– Девушек отпустили. Они дома в целости и сохранности. Федеральный судья из Уичито выписал ордера на арест меня, моих агентов и главы АНБ по обвинению в похищении. Мы могли бы блокировать ордера, но я отговорил начальство.

– Надолго отпустили девушек? Когда их снова схватят?

– Не знаю, – ответил Кокс, немного помолчав. – Я не знаю, кому еще известно твое имя и что Милли – твоя девушка.

– Тут ты мне точно не помогал!

Кокс откашлялся.

– Нет, не помогал. Но Милли мы освободили. Подумай об этом. Чем не жест доброй воли? Чем не жест вроде твоего, когда ты отпустил меня?

Я уставился на трубку:

– Я подумаю.

– Наш номер у тебя есть, – напомнил Кокс и отсоединился.

Милли я позвонил с таксофона, не уверенный, что Коксу стоит верить.

– Алло! – тут же ответила Милли.