Телевидение

- Конечно, мисс Кэти, - говоришь ты. - Сливки и сахар, верно?

- Да, спасибо.

Ты берёшь предложенные деньги и уходишь, а к автомату добираешься быстро, не бросаясь в глаза. Ты наливаешь ей кофе, добавляешь четверть таблетки, добавляешь сахар и сливки. Ты пробуешь это пальцем и ничего не обнаруживаешь. Себе ты покупаешь пачку чипсов.

Когда ты приносишь ей кофе, она понижает голос, разговаривая по мобильному телефону. Может быть, она говорит о тебе - ты знаешь, что выглядишь немного забавно, - но тебе всё равно. Вероятно, парень, с которым она разговаривает, кто-то, с кем она трахается. Может быть, она забеременеет, родит ребёнка, тогда и этого ребёнка можно будет испортить. Но ты дал волю фантазии. У тебя есть работа!

Ты исчезаешь и протираешь главный холл, затем оглядываешься на пост медсестры и видишь Кэти, лежащую лицом вниз на столе. Ты оказываешься в палате в мгновение ока, тряся головами младенцев так быстро и так сильно, как только можешь. Одного за другим, одного за другим. Встряхиваешь, встряхиваешь, встряхиваешь, встряхиваешь, встряхиваешь, встряхиваешь... и так далее, и так далее, и так далее, пока ты не закончил со всеми двадцатью младенцами в палате. Они будут умственно отсталыми. Они не смогут правильно говорить или правильно учиться. Ты сияешь, гордишься собой, когда думаешь о том, что ты только что сделал, и теперь ты будешь делать это постоянно. Ты испортишь столько младенцев, сколько сможешь, точно так же, как мир испортил тебя.

- Мисс Кэти? - говоришь ты, хлопая её по плечу час спустя. - Просыпайтесь сейчас же.

- Что... А? - бормочет она и отрывает голову от стола.

- Вы уснули. Но не волнуйтесь, никто не видел.

- О, дерьмо, - она смотрит на тебя умоляюще. - Пожалуйста, никому не говори, Вилли. Меня могут уволить.

- Конечно, я бы никогда никому не рассказал, - уверяешь ты её. - Увидимся позже.

Затем ты толкаешь свою тележку для швабры в следующую палату. Ты будешь делать одно и то же несколько раз в разных палатах в течение следующего года: испортишь пару сотен младенцев.

Но, увы, ни одна вечеринка не длится вечно, не так ли? В конце концов, тебя поймают, когда одна из медсестёр проснётся слишком рано, закричит так громко, что все на этаже услышат, и когда ворвутся охранники, они увидят в стекле палаты тебя с головой ребёнка в руках, маниакально ухмыляющегося, трясущего, трясущего, трясущего, трясущего...

Такое ощущение, будто Фартинга рвёт диареей, глаза его таращатся, и он чувствует, что падает, как будто держался за верёвку над большой пропастью, а потом эта верёвка была перерезана.

Фартинг падает, летит в воздухе, волосы развеваются. Это выстрелы, которые он слышит? Это крики? Его память черна как ночь и просачивается, пузырится, как горячая смола, но затем образы начинают всплывать на поверхность с каждым лопающимся пузырём:

Дирлевангер, Дамер, резня индейцев и скальпирование детей, и так далее, и так далее, всё, что Фартинг был вынужден наблюдать по этому адскому телевидению и был вынужден показывать другим. Он прекрасно знает, что мир с такими вещами в нём не мир для него. Но, наконец, есть некоторое утешение. Он может покончить со всем этим, прострелив себе голову из того большого пистолета, спрятанного под плиткой внутреннего дворика, не так ли?

Последний чёрный пузырь смолы лопается, и он видит не дефективного сумасшедшего по имени "Крыса", трясущего всех этих младенцев за головы, а...

"Ой, к чёрту это. Я выхожу из этого дерьма..."

Он видит самого себя, Фартинга, безумно ухмыляющегося и трясущего и трясущего этих малышей за головы и повреждающего их, делающего умственно отсталыми, демонстрирующего совершенную дистилляцию зла Люцифера.

И вот, со слезами на глазах, он перестаёт падать и лежит на спине в узкой постели, глядя вверх. У него во рту привкус рвоты, желудок сводит судорогой, в ушах звенит и...

ЭПИЛОГ

- Вот он, герой дня, - раздался ехидный мужской голос с британским акцентом.

Фартинг не знал, где он был, но ему не пришлось долго гадать, прежде чем ему всё стало ясно. Он чувствовал, как болят его глаза, когда он моргал, а в ушах отдалённо звенело. Когда он сел, собрался и огляделся, то понял, что сидит на кровати с металлическим каркасом, похожей на койку, в комнате, сделанной из блестящих шлакоблоков. Рядом с ним стояли унитаз и раковина из нержавеющей стали, а передняя стена этой комнаты была сделана из железных прутьев.

Ехидный британец, конечно же, оказался сотрудником полиции в форме. Когда ход мыслей Фартинга начал проясняться, он рявкнул:

- Что я здесь делаю?