Телевидение. Закадровые нескладушки

В 1983 году к 80-летию первого съезда РСДРП мы снимали цикл телеспектаклей «Рассказы о партии». Мне выпала честь ставить «1917-й год». Я стал внимательно изучать все события этого года. И вдруг наткнулся на один любопытный факт: на совещании лидеров большевиков в октябре 1917 года, взявшем курс на вооруженное восстание, присутствовало 13 человек, чертова дюжина. И сразу родилась форма спектакля – тайная вечеря. Большевистский Христос, вернее, Антихрист и 12 апостолов. Был даже свой Иуда. Ленин ведь его так и называл в свое время – иудушка Троцкий. Мы восстановили в студии «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи один к одному, только усилили красные и черные тона. Художником по свету был Сережа Вальковский. И еще одно отступление сделали от оригинала. Один из апостолов, Иосиф Сталин, которого играл Сережа Жирнов, молча ходил за спиной присутствующих и покуривал трубку.

И вот сдача спектакля. Народу в кабинет Егорова набилось видимо-невидимо. Закончился просмотр. Первым слово берет, как и положено по статусу, секретарь партбюро: «Не знаю, сознательно или несознательно, но режиссер Вилен Визильтер сделал антисоветский спектакль. Это не совещание членов ЦК, а какая-то «Тайная вечеря» Дюрера». – «Побойтесь Бога! – завопил я. – Нет у Дюрера «Тайной вечери»!» – «Действительно! – неожиданно поддержал меня Егоров, – ты уж хватил через край. При чем здесь Дюрер и тайная вечеря, тем более что, как оказывается, не было у него «Тайной вечери». Конечно, нужна партийная бдительность, но при чем здесь Дюрер?»

Что-то там еще поговорили и стали расходиться. «А ты, Визильтер, останься», – сказал мне Егоров. Когда все ушли, он наклонился ко мне и шепотом спрашивает: «Послушай, ты, Меерович-Данченко, когда эфир?» И я так же шепотом ему отвечаю: «Завтра в 21.00». – «Так вот, в 22.02, расквадрат твою гипотенузу, чтобы рулон был размагничен, и «исходники» тоже. Понял?!» – «Понял», – ответил я. Спасибо Дюреру. Спас ситуацию.

Страх

Страх, который я пережил после эфира «1917 года», трудно передать словами. И тем не менее, это ощущение страха я попытался передать в одном из своих стихотворений, написанном для спектакля о Франсиско Гойя. Дело в том, что у нас в Главной редакции научно-популярных и образовательных программ была рубрика «Исторический театр». В этой рубрике я сделал несколько нашумевших спектаклей, таких, как «Томас Мюнцер». Кстати, музыку к этому спектаклю создал и записал все песни вагантов тогда еще молодой, а ныне известный и знаменитый композитор Владимир Иванович Мартынов. В этой рубрике были поставлены и «Наследники Прометея», и не дошедший до эфира «Гойя». В основу спектакля была положена та часть жизни великого испанского живописца, когда на его горизонте замаячил костер инквизиции – и этот хорошо мне знакомый жуткий, вползающий в душу мистический страх, с неистребимым душком 37-го года. Во времена моего детства и молодости он передавался по наследству. Впоследствии рукопись сценария куда-то исчезла, а стихотворение осталось.

—В сжатых устах —
СТРАХ!
В причудливых снах —
СТРАХ!
Ты посмотри на гордого тореро,
Не в схватке, а в соседнем кабачке.
Он, говорят, отважен, смел не в меру,
А сколько страха в этом смельчаке!
В его глазах —
СТРАХ!
В складках у рта —
СТРАХ!
В каждом суставе —
Страха отрава.
Беда подстерегает нас повсюду:
В публичных и укромнейших местах.
Как часто подавляю я подспудный,
Ползущий в душу леденящий страх.
Во всех углах —
СТРАХ!
И в небесах —
СТРАХ!
Даже в мечтах —
СТРАХ!
Нет, я не трус и никогда им не был.
Когда же с воплем человечий прах
В огне, в дыму взмывает прямо в небо,
Пронзает сердце беспощадный страх!
Несет монах —
СТРАХ!
В его церквях —
СТРАХ!
В его кострах —
СТРАХ!