Television Romance

И вот, когда Сокхван кормил в оранжевых лучах кованного уличного фонаря уток, бросая им кусочки батона, Кёнсун смотрел прямо на его лицо, на плавные аккуратные линии челюсти, на подвитую от влажного воздуха чёлку, в которой искрились фонарные блики, на покусанные алевшие губы, и Кёнсун подумал, что, наверное, будет совсем не по-дружески, если он вдруг их поцелует. И он не стал. И не сказал ничего. Хотя, если верить книжкам и фильмам, момент был потрясающий. Сокхван выглядел ангелом с персиковым свечением вокруг, когда поднял глаза и улыбнулся, глядя на сосредоточенное лицо Кёнсуна, его нахмуренные от внутренних противоречий брови. Эта улыбка была теплее шарфа. Теплее солнца. Кёнсун почти подавился воздухом от того, как сердце сжалось.

А потом, в один день, когда они собрались с ним в их любимом диско-кафе, чтобы он объяснил Кёнсуну треклятую математику, он был одет в тёплый белоснежный свитер и чёрно-красный кардиган с ромбами, а волосы его были немного взлохмаченными и волнистыми от снегопада; в тот самый день Кёнсун пил клубничный коктейль из высокого прозрачного стакана с красно-белой трубочкой и смотрел на него, смотрел, смотрел, просто не мог остановиться, потому что такая полукудрявая чёлка выглядела так по-домашнему, и внутри парня снова наступала весна; в тот самый день Сокхван вдруг задал вопрос:

– Сун, ты когда-нибудь влюблялся?

Младший сглотнул и покачал отрицательно головой. Сделав ещё один жадный глоток коктейля, он прочистил горло и решил вести себя как можно более непринуждённо.

– Что за дурацкие вопросы?

Сокхван мягко усмехнулся – у него всегда получалось делать это мягко, а не по-издевательски.

– Я вот, кажется, да.

Кёнсун помнил, в помещении играла тихая музыка, у неё был ровный и незамысловатый такт, который в его ушах слился с биением собственного сердца. Он выпустил трубочку изо рта и уставился на старшего, сидевшего по ту сторону небольшого столика, такого крохотного, что их пальцы то и дело неловко соприкасались во время разбора задачи, нацарапанной дурацкой синей плохо пишущей ручкой в Кёнсуновой тетради; он смотрел в его глубокие карие глаза, прячущиеся за очками с отблесками от неоновых вывесок, развешанных по стенам кафе, ища хоть малейшую зацепку, хоть что-то, даже сам не понимал, что. Сокхван вскинул брови в ответ на его глупое ступорное молчание.

– В к-кого? – выдохнул тогда Кёнсун, заметив, что перестал дышать на какое-то время.

Сокхван улыбнулся, как будто удовлетворённо, и сложил руки на стол, пряча пальцы под длинными рукавами вязанного кардигана. «А тебе скажи». Кёнсун покрылся миллионами мурашек, и его будто облили холодной водой – дышать стало так тяжело. Он не знал, как не подать виду особой, не дружеской заинтересованности. Его немного потряхивало, и он опустил голову, делая вид, что задача вдруг стала для него чем-то правда важным, хотя так никогда не было на самом деле.

– Я её знаю?

– Думаю, нет.

– Надеюсь, она хорошая. Иначе ей не поздоровится.

Сокхван засмеялся. Кёнсун поджал губы.

– Не смешно. Такое сокровище нельзя давать в руки кому попало.

Сокхван легонько толкнул младшего в плечо, и Кёнсун подумал, что это был первый комплимент, который он давал ему за всю историю их многолетней дружбы. Он говорил ему слова благодарности, но никогда не говорил комплиментов; возможно, это была причина, по которой Сокхван не видел в Кёнсуне кого-то кроме друга. Или дело было в его стойкой гетеросексуальности. Кёнсун не знал. Они как-то договорились, ещё в самом начале, без слов, что они друзья. А Кёнсун это дурацкое условие послал к чертям. И он думал, что это целиком и полностью была его вина.

Но, обвиняя себя, время Кёнсун бы не повернул вспять. Он бы не изменил того факта, что Сокхван влюбился в девушку. Кёнсун даже не знал, кто она, как выглядит, сколько ей лет, в каком она классе и вообще учится ли в их школе, он не знал вообще ничего – но он её уже ненавидел каждой клеточкой своего тела. И, хотя Кёнсун и понимал, что нужно сказать Сокхвану о своих чувствах, в тот самый вечер он передумал. Он верил, что испортил бы всё, и, возможно, потерял бы друга навсегда. Но он не мог так поступить.

Это была его первая любовь. Идеальный Сокхван нашёл свою идеальную девушку; он долго тушевался и спрашивал у Кёнсуна советов, но тот верил, что сам по себе старший справится гораздо лучше. Просто потому, что это Сокхван. Он смог покорить сердце Кёнсуна – а он, вообще-то не был падким на романтику и прочую дребедень, – так что и с ней Сокхван должен был справиться легко. И он справился. Через неделю он написал Кёнсуну, что они идут на свидание. Младший провёл тогда весь вечер в репетиционной, даже когда остальные разошлись по домам, сидя в дырявом кресле, обшитым пошарпанным зелёным бархатом, посреди гаража и бренчал на акустической гитаре, придумывая самые слезливые и омерзительные песни про неразделённую любовь и исписывая ими свой блокнот, надеясь, что от слёз страницы слипнутся, и он никогда не прочитает эти строчки снова.