Television Romance

Комната горела оранжевым закатом, разукрасившим чистое голубое небо своей красно-розовой гуашью. Кёнсун опять вздохнул. Ему вдруг захотелось застёгивать и расстёгивать пуговицы на кардиганах Сокхвана, потому что он раньше постоянно так делал в порыве нервозности, раздражая старшего и от этого так сильно радуясь. Кёнсун помнил каждый кардиган в бесконечной коллекции Юна. Красно-чёрный с ромбами, объёмный белый с розовыми полосками, голубой с круглым вырезом, тёмно-серый с – точно – тремя белыми горизонтальными линиями на – абсолютно так же точно – левом рукаве. Они все были на пуговицах, и каждый из них Кёнсун помнил на ощупь.

На часах его прикроватного будильника цифры показывали три минуты девятого. Разница во времени с Вашингтоном составляла три часа, то есть, там было уже одиннадцать, и Кёнсун подумал, если бы они с Сокхваном не были так близки, он бы не стал звонить. Чхве взъерошил рукой волосы, теребя колечко в побаливающей губе, и взял мобильник и наушники с пола, устраиваясь на собравшемся одеяле на живот. Он открыл контакты, нашёл Сокхвана и сразу нажал на звонок по «Фейстайму», вставляя один наушник в ухо. На весь экран развернулось улыбчивое лицо старшего, его фотография на контакте.

Учащённое биение его взволнованного сердца пульсировало в ушах, заслоняя собой звуки дозвона; Кёнсун сжал губы от до невозможности реального ощущения разбивающегося на осколки стекла внутри; то, как оно небрежно проходилось по внутренним стенкам его органов, царапало своими углами его грудь изнутри. Кёнсуну было больно. Каждый раз, когда он звонил Сокхвану, первым, что он хотел бы сказать, от чего пылал его рот, было простое «люблю», но он никогда этого не говорил, проглатывая. И это «люблю» и было стеклом, рассекающим его тело.

Через несколько гудков Сокхван принял вызов, включая тут же переднюю камеру, и он шёл по сумеречному городу, а за его спиной мигали многочисленные огни.

– Кёнсун-а! – заулыбался он. – Я так ждал твоего звонка!

Кёнсун улыбнулся тоже. У Сокхвана на голове была чёрная кепка с белой каймой по козырьку. Жёлто-оранжевые блики от фонарей метались по большим диоптриям круглых очков.

– Рад тебя слышать, – ответил Кёнсун. – Я соскучился.

Это была чистая правда. Разговоры с Сокхваном были похожи на эмоциональную соковыжималку, но Чхве всё равно по нему скучал и хотел общаться больше.

– Я тоже, – Сокхван хихикнул.

Он шёл вверх по пустынной асфальтированной дороге, Кёнсун помнил, что такой подъём был по пути до Сокхванова кампуса. Камера немного тряслась от шагов, а в наушнике приятно раздавалась лёгкая одышка.

– Что-то случилось?

– Нет, я просто… Нет, на самом деле да, то есть… – Сокхван рассмеялся от своей нелепицы, и Кёнсун засмеялся тоже. Он всегда смеялся вместе с ним. – В общем. Зачем ты так быстро начал, а? Я хотел узнать, как прошёл твой день.

– Ты просто хочешь подняться до общаги молча, потому что задыхаешься, – заметил Чхве. – Годы идут, а ты не молодеешь.

– Издевайся над старшим, – возмущался Сокхван. – Давай, тебе этого небось так не хватает!

Младший опять засмеялся, потому что возмущающийся Сокхван всегда здорово скакал голосом по тональностям и протягивал слова, как самая настоящая причитающая тётка. Кёнсун тёток не знал, но именно так они, по его мнению, и разговаривали.

– Да, точно, – ответил он.

У Кёнсуна от вечерних разговоров с Сокхваном по видеосвязи всегда бабочки в животе порхали. Он чувствовал, как каждая клеточка его тела взрывается от тёплого ощущения влюблённости, разливающегося по венам, от одной только улыбки, расцветающей на лице Сокхвана во время их общения. Приятная слабость окутывала его, в груди робко трепетало сердце и щёки заливались мягким румянцем.

– Я сегодня отбывал наказание.

– За что? – удивился Сокхван. Он всё шагал и шагал, за его спиной равномерно закручивалась дорога, всё так же ярко мерцал город.

– Мы несколько дней назад с ребятами здорово напились и врезались на пикапе Йесона в школьный въездной монумент.

– Ай, дети, – цокнул старший, недовольно хмурясь и качая головой; провод его наушников сливался с простой белой футболкой, бережно прикрывающей широкие плечи и оголяющей ключицы только у основания под шеей; вся картинка рыжела от фонарного освещения, будто на неё были наложены фильтры. – Разве ты не помнишь, что я тебе говорил? Будь осторожнее, Кёнсун-а. Чья дурацкая идея? Небось Мин-Мина?

– Нет, – Кёнсун торопливо помотал головой. – Моя. Моя вина. Не думай плохо про Минджуна, пожалуйста. Нам всем досталось, но это всё из-за меня.

– Хорошо, – сказал Сокхван. – То есть, плохо. Вам выписали штраф? И вас не отстранили от занятий?

– Нет, я думаю, директор не захотел привлекать внимание к этой ситуации. И по поводу штрафа… тоже нет.

Кёнсун вздохнул, поджимая губы, а Сокхван вскинул брови в непонимании.

– Это дурацкая история. И длинная.

– Расскажи. Мне нравится слушать твой голос.