Теллурия

— Волохов, ваше место в первом ряду! — истерически захохотал Пятнышко. — О, как вы с ним похожи! О, эти провалы опустошенных глазниц! О, это червивое лицо кокаиниста!

— Мне все равно. — Волохов шагнул в картину, словно на тот свет, занимая место кокаиниста.

Конечный стал круглолицым господином с кляксой усов под курносым носом, а Пятнышко, трепеща от воплощенности, влез в фигуру примостившегося на углу стола и глядящего куда-то мимо проститутки.

— Утверждаем, — в восторге пролепетал он.

Все замерли. Умница зафиксировала.

— Отбой! — проревел Штейн.

Группа распалась. Только несчастный Пятнышко никак не желал расставаться с воплощением. Он все сидел и сидел, втянув голову в плечи и напряженно глядя куда-то в угол, словно там, среди паутины и смятых тюбиков из-под краски, треснула-разошлась черная щель и дохнула на него небытийной пустотой, а может — образами новых, прекрасных миров…

— Покажи обе картинки! — приказал Волохов умнице.

В пространстве мастерской возникли обе голограммы двух богем — Христиании конца XIX века и Санкт-Петербурга середины XXI.

Запасшись любимыми напитками, все, кроме оцепеневшего Пятнышка, уставились на изображения.

— Не нахожу принципиальных различий, — мрачно констатировал Волохов.

— Одно и то же! — захохотал Штейн, плеща пивом в голограммы. — В пожаре порочных желаний беспомощно дух мой горел!

— Слава Падшей Звезде, мы тождественны! — икнул, глотнув абсента, Конечный.

— Я инфернальней! Я подлинней! — завизжала Настенька и швырнула бокал с вином в норвежскую голограмму. — Ебать меня Невой, как же я прекрасна!

— А я хочу туда… — шепнула в бокал Присцилла. — Как он возможен, миражный берег…

— Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце, — потно произнес Аптекарь и звучно выпустил газы.

— А теперь — оргия! — отбросив кружку, хлопнул в ладоши Штейн.

— Оргия! Оргия! Оргия! — завопила Настенька.

— Ор-ги-я… — распахнул свою желтую кофту Конечный.

— Оргия так оргия… — усмехнулась в бокал Присцилла.

— Оргия-моргия, — потел, пукая и расстегивая ширинку, Аптекарь.

— Оргия… — обреченно кивнул плешивой головой Волохов.

И только Пятнышко все сидел и сидел в прежней неудобной позе, втянув голову в плечи и немигающе уставясь в темный угол. По небритым щекам его катились слезы. Что же увидел он в темном углу? Похоже, он и сам еще не знал этого.

XXXIII