Теллурия

— Вам немцы и финны помогли, а Московия сама поднималась.

— Да, помогли, а как же… план Нойберта — Маллинена. Это решило, это спасло, так сказать… и Мурманск воскрес из пепла, и из Архангельска повышибали исламистов…

— А ваша тетя? Осталась в Москве?

— Тетя… она как-то пропала… я этого не помню… я ее с детства никогда больше не видел. Мама говорила, что тетя пару раз телефонировала из Москвы, а потом замолчала. Навсегда.

— А вы ни разу с тех пор не были в Московии?

— Ни разу, ни разу! Если я теперь попаду в Москву, то не отличу…

— Замоскворечье от Подмосквы?

— Да, да! Ничего не отличу, не узнаю… дорогой… теперь помогите мне… вот здесь присесть…

— Пожалуйста.

— Благодарю вас. Прекрасно… Но, сказать откровенно, я доволен вашим нынешним Государем. Я слушал его речь, когда он был с визитом в Беломорье. Он серьезный, знаете ли… И показался мне умным человеком.

— Наш Государь — мудрый правитель. Мы так его любим. Вы не представляете, как расцвела при нем Москва, да и вся Московия, какой стала Подмосква, как все радует глаз.

— Я слышал, у вас проблемы со снабжением города больше нет.

— Давно уж! Рынки кипят, а ярмарки какие. Таких у вас в Беломорье нет.

— Зато у нас рыба. Нашу селедочку москвичи лопают-с!

— Ну не задаром же?

— Да уж! И знаете, дорогой мой, я слышал, что у вас притесняют маленьких?

— Чушь! Клевета, наветы.

— Но их же всех в одночасье выселили из Москвы и Замоскворечья в Подмоскву. Несколько тысяч человек, ночью, да? Ловили специальными сачками, сети ставили на маленьких бомжат?

— Во всем должен быть порядок. В городе не должно быть эпидемий, антисанитарии. А сколько было форточников среди этих маленьких? Ужас! Государь обеспечивает всем равные удобства, равные права. Но закон есть закон.

— Да-да… Dura lex… Но я смотрел, я знаю, что ваш Государь действительно за что-то не любит маленьких. У него, говорят, какой-то комплекс… что-то связанное с женой…

— Ложь. Это европейцы, украинцы и ваши беломорцы распространяют заведомую ложь о Государе. Его милость безгранична.

— Еще говорят, что он не вынимает гвоздя из головы.

— Ну, это мне даже комментировать смешно!

— Слухи, да?

— Подумайте, ну как можно править государством с гвоздем в голове?!

— Но сейчас многие так живут… эпоха теллура, так сказать…

— Наркоманы, патологические люди. Что с них взять? Как можно их равнять с нашим Государем? У него в голове не гвоздь, а забота о государстве, о верноподданных. Знаете, моя жена — человек достаточно циничный, прагматичный, а часто просто говорит: милый, какое все-таки счастье, что у нас есть Государь.

— А я бы вот сказал наоборот: какое счастье, что его у нас нет!

XXXI

— А ты сперва мине постави, обоети ее, а я опосля и пойду, штоб это самое исделать. — Большой по кличке Вяхирь почесался своей ручищей, похожей на корень вывороченного из земли дуба.

— Так мы ж табе и ставим, ста-а-а-авим табе! — в третий раз, теряя терпение, прижал фуражку к груди Софрон.

— А и де ж вы ставитя-то, обоети ее? — повысил голос большой, словно собираясь расплакаться.

— Да вот уж котят, уж прикатили! — повысил голос и Софрон, махнув фуражкой на распахнутые ворота риги.

Сидящий в углу риги Вяхирь уставился в ворота, словно там после возгласа рыжего Софрона что-то слепилось из пыльного июльского воздуха. Но в воротах виднелся все тот же клин доспевающей ржи, кусты, за ними — картофельное поле, а за полем полоса леса с заходящим солнцем. Подзаплывшие глазки большого злобно-обиженно вытаращились на вечерний пейзаж.

— И де ж, и де ж вы ставитя?!

И словно по волшебству в воротах возникли трое парней, катящих деревянную бочку. Один из парней нес в руке пустое ведро.

Большой смолк, его лицо, напоминающее клубень гиперкартофеля, по-прежнему имело выражение злобной обиды.

— Так вот же, ептеть! — Софрон со злобным облегчением ударил фуражкой по голенищу своего по фасону смятого сапога.

Парни вкатили бочку на щербатый пол риги. Большой шумно зашевелился в углу и поднялся во весь свой четырехметровый рост. Вяхирь был одет в длинную, сплетенную из веревок косоворотку, шерстяные порты и кожаные чуни на босу ногу. На поясе у него болтался пластиковый кошель с замочком и деревянный гребешок, напоминающий грабли. Завидя бочку, большой сразу подобрел и посерьезнел.

— Ну вот, а ты не верил. — Софрон тюкнул бочку носком сапога.

— А вы и это… — Вяхирь показал на бочку огромным пальцем.

— Ща откроем, — понял один из парней, достал нож и стал стаскивать обруч.

Другие парни вынули свои ножи и принялись помогать ему. Софрон, успокоившись, нахлобучил фуражку на свою чубарую голову, достал папироску, закурил.

— И штобы вся и это, обоети ее. — Задевая длинноволосой головой о стропила худой крыши риги, Вяхирь угрожающе двинулся к бочке.

— Вся, вся твоя, об чем разговор, — кивал, дымя, Софрон.

Парни стащили с бочки обруч, высадили крышку. Бочка была наполнена самогоном.

— А ну-ка, Серый, черпани, — приказал Софрон.

Парень осторожно опустил ведро в бочку, зачерпнул полное, вытянул. Ручища Вяхиря тут же потянулась и взяла ведро как стакан.