Теллурия

XXX

— Дорогой вы мой, да как же вы можете помнить те времена, если вы родились, когда уже все произошло?! А я-то помню еще мальчиком и Москву-столицу, и автомобили бензиновые, ох, их была прорва, пройти нельзя было по Москве, не то что проехать. Толпы, толпы машин, понимаете ли, и все они были почему-то грязные всегда, да, да, почему-то всегда грязные!

— Почему?

— Вот загадка, не могу понять! Это я прекрасно помню, мы жили тогда на Ленинском проспекте, и каждое утро я выходил гулять с нашим спаниелем Бонькой и шел через эти грязные машины мимо универмага «Москва» в парк при Дворце юных пионеров.

— Красивое название. И во дворце жили эти юные пионеры?

— Знаете, я совершенно не знаю, кто там жил, но вот газон я помню, стелу такую бетонную, собачников. Магазины помню, в них было много всего лишнего, яркого. Такие сосалки на палочке, назывались смешно — «чупа-чупс». Знаете, я даже помню последних правителей России, они были такие какие-то маленькие, со странной речью, словно школьники, бодрые такие, молодые, один на чем-то играл, кажется на электромандолине, а другой увлекался спортом, это было модно тогда, и даже один раз полетел вместе с журавлями.

— С журавлями?

— Да-да, с журавлями, именно с журавлями, представьте себе!

— У него уже тогда были pro-крылья?

— Да нет, что вы, pro-крыльев тогда еще ни у кого не было, он полетел на каком-то аппарате и, кажется, что-то сломал себе… ногу или руку, не помню.

— Это странно.

— Тогда было много странного. Приемник назывался телевизором, по нему показывали почему-то или убийства, или что-то смешное. Помню, был какой-то толстяк, по имени Поэт Поэтович Гражданинов, эстрадник эдакий, весельчак, он выходил на сцену всегда в полосатом купальнике и в бабочке, читал нараспев свои смешные стихи, а потом подпрыгивал, делал антраша и хлопал жирными ляжками так, что все звенело. И этот хлопок почему-то назывался «оппозиция». А его безногий партнер с эдаким испитым, знаете ли, тяжелым лицом в это время ездил по сцене на тележке, пил водку из горлышка и материл всех и вся.

— Да уж, прямо скажем — странновато…

— Еще, помнится, тогда было много разных праздников, причем тоже странных, День полярника, например, или День бурого медведя, и надо было обязательно это отмечать, звать гостей, готовить салат «Оливье», пить водку, наряжаться медведем, реветь песни: «Я живу в своей берло-о-оге, у меня мохнаты но-о-оги…» Праздники, праздники, частые и странные… Помню огро-о-омный плакат: «Да здравствует великая победа сталинской холеры над гитлеровской чумой!»

— А я знаю, что люди тогда не кланялись друг другу, а к начальникам не обращались как положено.

— Да, да! И не носили летом головных уборов!

— Говорят, это делали специально, чтобы не кланяться. Дичь, да? А женщины одевались безобразно, выставляли голый пупок, а часто и прокалывали его. Помните таких красоток?

— С проколотыми пупками? А что в этом странного? У нас в Беломорье тоже летом ходят полураздетые. Мы не ваша Московия… дорогой, ну-ка, помогите-ка мне встать… вот так… спасибо, спасибо… я лучше так вот постою… так легче дышится…

— Ну а какой все-таки была Москва?

— Знаете, она мне казалась огромной, громкой такой, грубоватой, суетливой, моя тетя жила где-то в пригороде, мы с родителями ездили к ней, это были очень долгие поездки, и вокруг было море машин этих грязных, море, понимаете ли, плыло море, едем, едем чуть ли не целый день…

— А лошади были?

— Ни одной!

— Не может быть!

— Уверяю вас, дорогой мой, ни одной! Тогда же ездили только на бензине. Сейчас в вашей Москве воняет навозом, а тогда воняло бензином.

— Все ездили на бензине?

— Да, все.

— Какой разврат… И что Москва?

— Да, Москва… Москва… Знаете, она была густо заселена, чрезвычайно.

— Стен не было?

— Никаких стен, никаких.

— Каждый селился где хотел?

— Где мог. Каждый мог купить квартиру в том месте, где позволял ему достаток. Сословий не было. Были просто богатые и бедные.

— Вы помните московский голодомор?

— К счастью, мы уехали в Харьков к бабушке сразу после начала смуты. Если бы отец не принял этого решения, я бы сейчас вам рассказал про голодомор! Все как на духу! А может, и некому было бы рассказывать!

— А потом вы вернулись, но не в Москву.

— Как только Первая война окончилась и Беломорье стало демократической республикой, мы поехали из Харькова туда.

— А почему не в Москву?

— У вас тогда короновали Государя.

— Испугались конституционной монархии?

— Да не то что монархии… родители вообще как-то опасались Москвы. Боялись. Все-таки там много чего тогда случилось, ходили слухи, каннибализм, понимаете ли, все видели эти сцены страшные…

— Но все же кончилось, Государь навел полный порядок. Каннибалов и мародеров вешали на площадях.

— Да, конечно, все наладилось, но все-таки… родители почему-то не захотели, знаете ли. Эти разговоры про зверства опричников, про их красные машины с метлами…

— Это больше слухи, чем правда. Особых зверств не было.

— Эти казни показательные, порки…

— Это было необходимо. А как иначе навести порядок?

— Ну не знаю… в Беломорье у нас обошлись без опричников.