Тело черное, белое, красное

– Ирэн… - Его пальцы осторожно скользнули по ее руке и охватили запястье. - Иногда обстоятельства будут требовать моих отлучек. И с этим поделать ничего нельзя. У меня есть определенные обязанности и чувство долга… -

А как же… я?.. - спросила она разбитым голосом. Ракелов поцеловал ей руку.

– Ирэн, дорогая, где бы я ни был, вы же знаете, что я…

Слезы подступили к ее глазам. "Господи, как же быть? Он ведь уедет и так и не узнает, что я… его…" Она сжала руку Николая Сергеевича, вслушиваясь в мелодию его голоса, пытаясь запомнить каждую ноту, впитать все оттенки. Ракелов говорил медленно, задумчиво, будто обращаясь к самому себе.

– Ирэн, прошу вас, подумайте над моими словами. Я вернусь… и если вы скажете "да", я тотчас же поеду к Сергею Ильичу просить вашей руки. Вы слышите меня, Ирэн? Не молчите! Скажите же что-нибудь! - Он остановился и вдруг обнял ее.

Приподнявшись на цыпочки, она коснулась его губ своими губами и прошептала обдавая жарким дыханием:

– Ники, давай поделим эти сумерки пополам - ты бери свет, а я возьму тьму…

***

– Ирина Сергеевна, что-то вы бледненькая сегодня. Плохо спали? - Пожилой хирург устало опустился на низкую табуретку у стены и посмотрел на часы. Ходики остановились на половине четвертого. Как раз в это время началась операция. Сколько она длилась? Впрочем, уже не важно. Раненого спасти не удалось. Молоденький солдат, совсем мальчик, лежал сейчас в коридоре на каталке, накрытый простыней в желтоватых разводах.

– Тяжело, Иван Иванович. - Ирина раскладывала пакетики с порошками, сверяясь с листом назначений. - Боль кругом, кровь, смерть. Я когда после дежурства подхожу к зеркалу - кажется, себя саму насквозь вижу: вот - кишки, вот - селезенка, вот - печень… И - кровь по венам. А они - будто вот-вот лопнут. Фу! - Она помотала головой, отгоняя неприятное видение.

– Ирочка, голубушка, вы о сердце забыли, - грустно усмехнулся доктор. - О сердце забывать нельзя. Что нам приказывает сердце, а?

– И что же? - Ирина, не поворачивая головы, отошла от подноса с лекарствами и поставила кипятить шприцы.

– Я закурю, не возражаете? - Не дожидаясь ответа, Иван Иванович достал папиросу и, жадно затянувшись несколько раз, продолжил: - Так вот, сердце нам велит жить. И - любить. Любить жизнь во всех ее проявлениях. Потому что жизнь у нас - одна. И другой - не будет. - Он помолчал, попыхивая папиросой. - Главное - всегда помнить, что книгу собственной жизни мы пишем набело. Без черновиков. Находите радость даже в самые трудные минуты жизни. Когда же совсем нечему радоваться… Просто подходите утром к окну и говорите: "Здравствуй, солнышко!"

Ирина подошла к окну и прислонилась к подоконнику.

"Солнышко… Где ж его взять в этом сером городе? Совсем скоро - новый девятьсот семнадцатый год, а на душе так безрадостно! Раньше праздник врывался в город, принося с собой запах новогодних елок, все вокруг искрилось весельем, разноцветными гирляндами, улыбками… А этот Новый год вползает в измученную войной страну нехотя, словно мучаясь вопросом: "А стоит ли? Может, еще поживете в девятьсот шестнадцатом? А может, мне вообще не приходить?.." Грустно… И от Ники нет вестей. Уже почти месяц прошел. После его отъезда кажется, будто все вокруг окрасилось в черно-белые тона." - Она покосилась на пропитанные кровью бинты, сваленные в бак в углу комнаты. - "Еще - в красный… Черный. Белый. Красный. Три главных цвета алхимии. Вспомнились слова Порфирия: "Дух России, как Феникс, возрождающийся из пепла, снова одевается в тело черное, белое, красное…" Да, пожалуй, Иван Иванович прав. Надо научиться говорить солнышку "здравствуй"… Тогда легче жить. - Ирина отошла от окна. - " Интересно, куда это Поликарповна запропастилась? Надо вынести бинты. Полный бак уже".

Выйдя из докторской, она прислушалась. Где-то в конце коридора был слышен раскатистый смех. Пройдя туда, Ирина приоткрыла дверь палаты для выздоравливающих и заглянула внутрь.

Поликарповна, опершись на швабру, стояла в проходе между койками спиной к входу.

– …милочки, говорите, а я вам объяснение скажу. И ето - не смехотворство какое, а сурьезная ученость. - Она сделала многозначительную паузу. - Исчё сызмальства мать мне мудреную книжку читала, а я смышленая была, все на ум запоминала… Да… - Она почесала затылок. - Книга ета - "Трепетник" называется. Ну, говорите скоренько, а я поясню. Где, говоришь, милок, у тебя трепещет? - обратилась она к рыжеволосому парню, утиравшему выступившие от смеха слезы. - Ага. Вот тут. Ето просто, ето я тебе так скажу - " Аще в згибе левой руки потрепещет, кажет болезнь головы и студ всему телу, а после - пот". Во: глядикося - пот у тебя, милок, аж по всему телу. Я же говорю - не смехотворство ето.

– Поликарповна! - Ирина услышала голос пожилого солдата, совсем недавно переведенного в эту палату. - А у меня вот тут, с утра трепещет, - приложил он руку к груди. - Просто мочи терпеть нету. - Он хрипло засмеялся.