Тело черное, белое, красное

– Ну, ладно, – нехотя согласился фельдшер. – Значит, от врачебной помощи отказываетесь? – Ирина кивнула. – Так и запишем. "От помощи отказалась…"

Мсье Поль, крепко взяв Ирину под руку, вывел ее из ресторана…

– В Америку, что ли, просилась? – подошел к заполнявшему какие-то бумаги фельдшеру круглолицый официант.

– В Америку, – кивнул тот.

– И чё, повезли бы? – круглолицый уважительно взглянул на фельдшера.

Тот, удивленно вскинув глаза, усмехнулся.

– Повезли бы. Прям на нашей машине и повезли бы.

– С трупами? – поинтересовался официант, провожая его к выходу.

– Нет, товарищ. Трупы, пожалуй, оставили бы. Зачем американцам наши трупы? На все наши трупы у них места не хватит…

21

Николя в черном шелковом халате сидел в кресле, поглядывая на жену, которая, облокотившись на подушки, полулежала на диване, маленькими глоточками отпивая кофе. Голова Ирэн была на манер тюрбана обмотана полотенцем, что делало ее похожей на юного принца, сошедшего ненадолго с изящной персидской миниатюры только для того, чтобы, развалившись на мягком ложе, принести сладковато-дымчатую восточную негу в парижскую квартиру.

Свежий воздух, проникавший в гостиную через открытое окно, приятно холодил еще влажные после душа волосы. Всего час тому назад, встретив утренний берлинский поезд, он привез жену с вокзала. Ее внезапное возвращение из Москвы порадовало, потому что означало конец волнениям, не покидавшим его с момента ее отъезда. Впервые расставшись с Ирэн на целую неделю, он понял, что эта русская женщина, покорившая его терпким сочетанием страсти и нежности, благоразумия и сумасбродства, силы и слабости и тем обаянием, которое нельзя объяснить, а можно только ощутить, как запах тайны, – уже стала неотделимой частью его прежде размеренной и предсказуемой жизни.

Ирэн немного осунулась за время поездки и выглядела усталой, но не вызывало беспокойство Николя – огорчал и настораживал ее озабоченно-отрешенный взгляд – казалось, она напряженно думает о чем-то чрезвычайно важном, словно всматриваясь внутрь себя.

Хотя в ее движениях и появилась замедленность, это не была ленивая неторопливость человека, которому некуда спешить, а скорее – вибрирующая сосредоточенность дикой кошки, подбирающейся к добыче. Она неохотно и односложно отвечала на вопросы о Москве, как будто раздумывая, стоят ли слова того, чтобы их произносить.

– А что нового в русской литературе? – поинтересовался Николя с затаенной улыбкой, зная, что уж от этой темы жена не сможет отделаться ничего не значащими фразами.

Ирина, допив кофе, медленно поставила чашку на поднос и, проведя ладонью по лбу, продекламировала по-русски:

Послушайте, господин чудак,

Иже еси на небеси,

Ведь этот сотворили вы бардак?

Мерси!

Эй, человек, это ты звучишь гордо?

И – в морду! в морду! в морду!

– Это Мариенгоф. – Сумрачно ответила на немой вопрос мужа. – Большой друг Есенина. Перевести?

Николя покачал головой. Ирина села на диване, обхватив плечи руками.

– Там, куда я ездила, дорогой, русской литературы, как, впрочем, и самой России, больше нет. Есть литература советская, с легкой руки Горького получившая название "критический реализм". Впрочем, я уверена, что скоро этот реализм станет социалистическим. Теперь успех в литературе достигается только глупостью, пошлостью и наглостью. "Новая" русская литература, выйдя на улицу, угождает толпе, которая, захлебываясь в восторге вдруг пришедшего к ней единоязычия, в свою очередь, хвалит и развращает ее. Это похоже на эпидемию холеры… Лечить некому, а немногие еще не зараженные, словно сойдя с ума, жаждут объятий счастливых заболевших. Те же, кто спасся от заразы, попрятались и замкнулись в ожидании чудесного избавления, которое должен принести некий грозный ангел отмщения, а тот все не идет и не идет. Боятся понять, что месть – явление рукотворное, а не небесное… – жестко проговорила она, покручивая перстень вокруг пальца.

Николя, напряженно всматривавшийся в жену, почувствовал, что последние слова произнесены не случайно, что именно в них скрыта та тайна, которая мешает Ирэн жить спокойно.

– Кажется мне, милая, месть – обоюдоострый кинжал, убивает не только жертву, но и палача. У жертвы отнимает жизнь, а у мстителя – душу… – сказал он тоном проповедника. – Надо уметь прощать, дорогая. Тогда жить легче.

Ирина пожала плечами и, видимо, устав от разговора, положила голову на колени Николя, пересевшему на диван. Он задумчиво провел кончиками пальцев по ее щеке, поняв, что продолжения беседы не будет.

– До сих пор не верю, что ты вернулась… – негромко проговорил он. – Я скучал. Сам был удивлен. Знаешь, оказалось, что я тебя сильно люблю. Не уехала бы – и не узнал, – ласково поглаживал он жену по голове.

– Расскажи еще, как ты меня любишь, – низким грудным голосом попросила она, устраиваясь поудобнее.

– С удовольствием, дорогая…