Тело черное, белое, красное

– Да-а…– глубокомысленно протянул Мальцев, – всякое в нашей жизни бывало. Вот, к примеру, если сказать, Эфелева башня, – указал он на картинку на стене. Ирина удивленно посмотрела на него. – Ну, все говорят: "Эфелева башня, Эфелева башня!" – пояснил он. А вот у нас с Саньком случай был. Помнишь? – вдруг залившись смехом, обратился он к приунывшему было Тушкевичу, который, преданно глядя на него, начал похихикивать. – Значится, ехали мы, Зинаида, в гражданскую уже, на поезде в южном направлении. Поручение важное имели по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом в Одессе. В поезде народу – тьма. Не продохнуть. И тут одной старушке, видно из бывших, приспичило – по большой нужде. Живот, не к столу будь сказано, прихватило. Пропустите, говорит, до туалету. Умора! Какое там до туалету, когда в проходах люди друг на дружке сидят! – Выдержав паузу, он посмотрел на Ирину взглядом, обещающем невероятное веселье. Тушкевич, ожидая продолжения рассказа, чуть не подпрыгивал на стуле от нетерпения. – Ну, мы ей, так сказать, – оживленно продолжил Мальцев, – говорим, мол, люди мы ваше положение понимающие, но ничем помочь, так сказать, не можем, хотя и предвидим неприятные последствия. Старушка та сидит, вся скукожилась, платочком лицо отирает, ну, чуть не плачет. Видно шибко ее подперло. Я ей тогда предлагаю -надо ж помочь человеку, правильно? – ты, говорю, давай – в окно. Мы тебя, так сказать, высунем, да и придержим. Она сначала – ну ни в какую – точно, из бывших! – повторил он, – а потом, видать, совсем скрутило – согласие дала. Мы в окно ее этим местом высунули и… ну, в общем, сработало. Обратно ее передаем с рук на руки, веселимся, понятное дело, ничего, мол, не горюй, со всяким может приключиться, так она на место села, голову обхватила и, взамен того, чтоб облегчению радоваться – в слезы. "Это ж надо такое – со мной! Со мной, которая Эйфелеву башню видела!" Ну, я и говорю – ты-то Эфелеву башню видела, а мы по твоей милости – задницу твою глядели. И не известно, кому больше интересу было! – Он хмыкнул. – Ну, братва, понятно, за животы схватилась от такого развеселья. Да… А она так сразу плакать перестала, глазами зыркнула и затихла, вроде как задеревенела. – Он помолчал. – Померла бабка в дороге-то. Вроде как заснула. – Мальцев покрутил головой, высматривая официанта, который задерживался с водкой и закуской. – Вот вам и Эйфелева башня! – засмеялся он, ища одобрение на лице Ирины, которая, затушив папироску, отвернулась, сделав вид, что рассматривает так вовремя появившихся на небольшой полукруглой сцене высокого печального мужчину с гитарой и темноволосую женщину в черном платье и накинутой на плечи яркой цыганской шали.

– Сейчас концерт будет, – сообщил Тушкевич, услужливо попытавшись налить в рюмку Мальцева принесенную официантом водку. Тот, перехватив его руку, направил горлышко графина в бокал для вина, двумя глотками опустошив его, крякнул и, слегка поморщившись, с хрустом откусил соленый огурец.

– Может быть… – равнодушно произнес он, доедая огурец и протыкая вилкой картофелину.

Тушкевич вытянул шею, разглядывая приготовления артистов.

– Петр Петрович, не сомневайтесь – точнехонько говорю – будет. Сейчас уж начнут.

Ирина выпила вина. Господи, кто бы знал, как она их ненавидит!

– А вообще я тебе, Зинаида, так скажу, – Мальцев откинулся на спинку стула. – Напиши там в своей газете, пусть американские трудящиеся знают – мы своих, так сказать, жизней, для родины нашей советской не жалели, мы и голодали, и мерзли, и стрелять по нам стреляли, и пули в нас еще сидят белогвардейские, и шрамами боевыми тела наши изранены. Скажи партия наша: "умри" – умрем, и не спросим, зачем. Для нас слово партии – выше всего! Выше всякого личного! Потому как знаем, что для партии нашей пролетарской мы – кровные дети, и она никогда нас запросто так на гибель верную не пошлет. Она нам жизнь новую дала, людьми сделала. Кем мы были и кем стали? Потому и в "Интерр-национале", – с трудом выговорил он заплетающимся языком, – песне нашей партийной, слова есть: "Кто был ничем, тот станет всем"! Вот мы и стали! – почти прокричал он.

Метрдотель, наблюдавший за их столом из дальнего угла, зыркнул глазами на официантов, которые заметались по залу, не зная, чем еще угодить важному гостю. Артисты неуверенно переглянулись, сомневаясь, можно ли начинать петь.

– И теперь – мы тут хозяева! Навсегда! – Мальцев бросил угрюмый взгляд на метрдотеля, который неведомым образом мгновенно исчез, будто растворившись в воздухе. От удивления бывший матрос даже потряс головой. – А пока пусть нэпманы нас кормят! – зычно пробасил он в направлении, где, по его разумению, должен был находиться метрдотель, и перевел мутный взгляд на Тушкевича, беспокойно ерзавшего на стуле.