Тело: у каждого своё. Земное, смертное, нагое, верное в рассказах современных писателей

Катя глядит на ровный и бескровный мясной срез на правой ягодице, обведённый срезами желтоватого жира и кожи. Совсем не больно и не страшно даже, просто удивительно. Она проводит по глянцевой поверхности ладонью – тоже ничего. Если прикрыть одеждой, так вообще прекрасно.

Подумав, Катя отщипывает часть живота.

Тётьмаша сидит и читает-заполняет договор купли-продажи – она продаёт квартиру и переезжает к Боре. Света переезжает в интернат, всего-то года два, недолго куковать, так Тётьмаша говорит. У Борьки просто места мало, мы все не поместимся туда.

Рядом с договором стоит рюмка, уже пустая.

Тётьмаш, говорит Света. Тётьмаш, у меня с руками что-то не так. Шрамы болят и как врастают, что ли, посмотри.

Слушай, ну аккуратнее ходить надо было, говорит Тётьмаша. Она оценивает Свету сверху вниз, а после снизу вверх, перебирая взглядом ноги, голые руки с татуировками и шрамами, одежду. Удостоверившись, что всё на месте в нужном количестве, она возвращается к бумагам.

Шрамы как шрамы, говорит она. Всё в порядке там, под твоими чернилами вообще не видно. И нечего лазить по стройкам, чего ты там забыла, ночью тем более.

Свете хочется ответить, что она их не на стройке получила, хочется рассказать, как нож поблёскивал и свистел слева направо, справа налево, чёиспугаласьсукабля. Как она выскочила из себя, а зайти обратно полностью уже не может, не её вот это всё порезанное, а другой, беззащитной девочки.

Теперь будешь с такой вот жутью на руках, добавляет Тётьмаша, аккуратно вписывая своё имя в графу “продавец”. Набила на всю жизнь. Думать же надо, не знаешь, что страшнее, шрамы твои или вот это. И болит из-за чернил небось.

Шрамы выбираются из-под татуировки, ползут всё выше и буравят тело. Света чувствует их словно червей под кожей.

Чёиспугаласьсукаблячоиспугалась?

Машинка ходит слева направо, справа налево, заполняет грудь и живот чернильным непроглядным, закрывает жуть. Жути не видно, значит, нет её. Жаль, нельзя забить себя и изнутри, заполнить чернилами каждый орган тела.

Света думает о белках глаз. Их тоже можно заполнить чёрным, она видела в ютьюбе. Опасно это, правда. И Лёва вряд ли сделает, хоть ради Светы он вообще на всё готов. Но она посмотрит, подумает, как это можно провернуть, куда пойти.

Я ненавижу свои пальцы, говорит Катя. Она поглаживает постройневшие бёдра, отщипывает ещё кусочек от икры. Платье колышется свободно на месте живота, втягивается мягкой полупрозрачной складкой внутрь, в пустоту под ребрами, за которой просвечивает спинка стула. Катя отпивает чай, и по цветастой ткани расползается пятно.

Шрамы растут. В кожу впиваются, прикинь, отвечает Света. Как леска.

Как они тебе, спрашивает Катя, рассматривая свои пальцы. Мне кажется, они толстые.

Света молчит и наблюдает, как шрамы переползают с груди на живот, сворачивают на бедро. Смыкаются на шее.

Они тонкие, отвечает, но болят. Пойду завтра забивать. Когда забиваешь, как-то легче.

Катя кивает, отламывает указательный палец, и тот исчезает.

Катя пропустила тот момент, когда тело начало исчезать само. Просто заметила, что коленей нет, на их месте пустота, а дальше начинаются тщательно выщипанные стройные икры и узкие ступни. Катя могла стоять, ходить, с какой-то стороны даже стало удобно не стукаться коленями о письменный стол – он расположен в углу комнаты, зажатый между шкафом и кроватью, и сесть за него возможно только стукнувшись три раза.

Но совсем без коленей как-то тоже неудобно. Некрасиво.

Потом исчезла попа. Вся, совсем. Джинсы стало не на чем застёгивать, Катя нашла старые дедовы подтяжки, спасалась ими. Ладони тоже пропали. Пришлось пропустить школу.

Потом руки вообще исчезли.

Может, еда поможет? Встроится в тело, как встраивается вирус в спираль ДНК.

Катя кусает бок младенчески-розовой “докторской”, затем кусает хлеб – без рук бутерброд нормально не отрежешь. Прожёванная бело-розовая каша вываливается из подреберья, шлёпается на пол и пальцы ног. Слышен стук входной двери – мама пришла. Катя ступнёй сдвигает прожёванное под кухонный стол, выходит в коридор.

Мама снимает пальто, мимоходом, не глядя на Катю, спрашивает, как в школе дела, что получила и что задали. Катя врёт. Мама кивает, роется в сумке, что-то пишет в своём айфоне, а Катя смотрит вниз – икры подтаяли до щиколоток. Потом мама снова вдевает себя в пальто, говорит, что надо по работе ей уехать, закрой за мной, уходит.

Катя сбрасывает мобильник на пол и вызывает нужный номер большим пальцем ноги. Тут ноги исчезают полностью, и Катя падает на пол, хотя раньше она как-то держалась и без колен.

Из лежащей рядом трубки вытекает тёмный голос Светы.

Ты как освободишься, приходи, говорит ей Катя. Сразу, ладно? Дверь открыта, если что.

Пока Катя лежит и ждёт Свету, она смотрит в потолок, на псевдолепнину вокруг люстры, на саму люстру, а в плафоне лежит сухая муха скрюченными лапками вверх. Этими лапками она как будто держит лампу, не даёт упасть.