Тело: у каждого своё. Земное, смертное, нагое, верное в рассказах современных писателей

Света всё равно звонит, когда приходит, лишь после заглядывает внутрь. Лицо её черно, шея черна, черна рука, которой она придерживает дверь. Только глаза ярко белеют, будто в голове у Светы вдруг включили свет.

Привет, говорит. Как дела?

Привет, отвечает Катя. Да нормально. Есть хочу.

Света поднимает Катину голову, несёт её на кухню, ставит на стол между вазой и солонкой в виде кошки. Разогревает спагетти – нашла их в холодильнике, – придвигает тарелку так, чтобы Катя цепляла макаронины языком. Сама садится рядом и глядит в окно.

Я вещи собрала уже, говорит она. Завтра заберут. Сказали, много не тащить с собой. Тётьмаша говорит, что будет всё окей. Говорит, что будет приезжать. А мне не надо. Ну приедет она, и что?

Катя всасывает макаронину, глотает, слушает.

Они везде, ты понимаешь, продолжает Света. По всему телу. Я-то хочу, чтоб их не видно было, а их видно всё равно. Вдруг все увидят и поймут. Ну, что я боюсь пипец. Что я ничего не сделаю в ответ на самом деле. Если двинуть или толкнуть – ну ничего же. Слабая. Оно вот (Света щиплет себя за чёрную руку) слабое совсем.

Катя ест и слушает. Губы её чуть сползают набок с исчезнувшего подбородка.

Света глядит – на улице уже темно, пора. Пойду прогуляюсь, говорит она. Увидимся, наверное.

Увидимся, хочет ответить Катя, но рот занят и языка она не чувствует.

Щёлкает дверь – Света ушла. Катя делает вдох, потом долгий усталый выдох и исчезает. Между вазой и солонкой остаются макаронины, блестящие от масла, свитые на скатерти кольцом.

Света выходит из подъезда. Вливается во тьму, и Светы больше нет.

Евгений Водолазкин Чьё тело?

Жизнь редко предоставляет законченные сюжеты. От литературы она отличается большей безалаберностью: редко следит за композицией и уж точно не формулирует основной идеи. Всё, что мы находим в литературных текстах, – это плод работы сочинителя. С другой стороны, он – как бы не очень и сочинитель, потому что описываемые события не придуманы им, а заимствованы, как правило, из другого времени и пространства.

Есть ещё одно отличие реальности от искусства, о котором писал Юрий Михайлович Лотман: художественное произведение непременно имеет границы. Оно от-граничено от жизни, которая – безгранична. Удобно, когда такие границы намечает само бытие: чёткий сюжет, пространство и время. Но есть множество событий, разбросанных по всей жизни, которые ничем не объединялись и порознь как бы существовали, но, окидывая ностальгическим взглядом прошедшее, автор видит иные связи – не такие, может быть, очевидные, не собранные в одном времени, но несомненные.

Когда же возникает необходимость написать что-нибудь – ну, скажем, о теле, – он, автор, понимает, что сплошными линиями связи не прочерчены, что ему остаётся следовать линиям пунктирным. И не то чтобы автору совсем уж нечего было рассказать о теле – просто он предпочитает сложный путь.

Автор (назовём его Евгений) начинает с дальнего разбега. Вспоминает о том, как в аспирантские годы они с будущей женой (назовём её Татьяна) дружили с юной американской исследовательницей по имени Лорел. Высокая светловолосая девушка в очках. Удивительно обаятельная. Приехав в тогда ещё Ленинград, она, подобно Евгению и Татьяне, занималась древнерусской литературой. В свободное от ятя и фиты время читала английские детективы, которые ей присылали из Америки. Ну, и встречалась, само собой, с Евгением и Татьяной.

Самый яркий эпизод этой дружбы связан с отмечанием нового, 1989 года. Американскую гостью советские аспиранты принимали в общежитии. С хлопком пробки шампанское (тоже, естественно, советское) превратилось в форменный огнетушитель. Евгений попытался заткнуть пальцем горлышко бутылки, чтобы не замочить коллегу, но джинна в бутылку было уже не загнать. Суть перемен состояла лишь в том, что если до этого шампанское распределялось на всех равномерно, то теперь, под пальцем Евгения, оно собралось в мощную струю, бившую прямо в Лорел. Возможно, бутылка не до конца охладилась или изначально предназначалась для “Формулы-1”. Как бы то ни было, иностранная исследовательница оказалась мокрой с головы до ног. Высушив Лорел феном, кружок медиевистов отпраздновал-таки Новый год. Здесь – эротично прилипшее к американской подруге тонкое платье – впервые мелькает тема тела. Более подробно эта сцена описана в романе “Брисбен”, но развитие сюжета связано не с ней.

Уезжая через полгода домой в Сиэтл, Лорел оставила Евгению и Татьяне все свои детективы: они просто не помещались в багаж. Детектив – он как семечки. Вроде бы им и не увлекаешься, но, если уж он попадает в руки, не прочитать его невозможно. Стоит ли говорить, что все Лорины детективы молодые исследователи древнерусской литературы прочитали. В том числе – и здесь мы выходим к основной теме повествования – роман Дороти Сейерс “Whose body?”, что на русский переводится понятно как.