Теменная кость

Ещё на рассвете, после утренней дойки и кормления скотины, поняв, что наконец-то запоздалая весна решила одарить мир настоящим теплом, Зоряна наметила себе план работы на день. Всего-то понемногу, в недужую бабью силу и на седьмой десяток годков. Но в селе за работу только возьмись, а новая в очереди станет, не спрашивая ни о возрасте, ни о здоровье, ни о беспомощном одиночестве.

Первым делом сняла вторые рамы в хате, вычистила печь, затем перемазала её свежей глиной, которую натоптала во дворе, и побелила. После чего, остатком гашеной извести подкрасила стволы всех фруктовых деревьях в небольшом саду; прибрала в птичьем загоне, в который после долгой зимы без слёз от едкого аммиачного духа невозможно было зайти; вывезла на скрипящей тачке добрую четверть из кучи накопившегося за зиму гноя на непаханый огород; выгребла прошлогодний отцвет из палисадника; прорыхлила грядки с тюльпанами; подлатала, а кое-где и заменила выбитые сельскими беглыми собаками штакетины в заборе и до темноты ещё успела железной щёткой отчистить отставшую за зиму краску и ржавчину с половины ворот и калитки, готовя их к завтрашней покраске. Все эти дела, не считая обязательных хлопот по кормлению и дойке скотины (которой у Зоряны было не много не мало, а трёхлетняя тёлочка, два годовалых телка, купленный под Рождество молодой свин, с три десятка кур, гусей, индюков и четырёх коз с одним старым, вонючим, но невероятно умным цапом), она успела закончить к вечерней зорьке, и после дойки, вернулась в хату, вдруг поняв, что снимать рамы и проветривать хату всё-таки поспешила.

Захватившись первыми, по-настоящему весенними хлопотами по хозяйству, она слишком увлеклась, позабыв, что весна - всё-таки не лето. Она хоть и ласкает мир теплом, но с холодом не борется, а лишь украшает цветом сады. Мазаную и белёную печь теперь топить было нельзя, и Зоряне предстояла долгая ночь наедине с холодом и собственной одинокой неустроенностью. Через одинарные окна, пришедший из леса холод быстро студил хату.

Роса снова облепила оконце, а кое-где заморозок невидимой кистью набросал ледяных кружевных перьев. Протерев его, Зоряна налила в кружку холодного молока и отломила от чёрствой хлебины кусок. Молоко она кое-как глотнула, почувствовав, какой стылой тяжестью оно стекло в желудок, но кусок хлеба ни прожевать, ни проглотить не смогла. Тихие слёзы затянули ей глаза. Мир за протёртым оконцем расплылся от переживаемого горя.

Долго плакать и сетовать она была не привычна, даже если на эти чувства оставались пустые и долгие ночи. По молодости, в первые годы, когда осталась вдовой с двумя малолетними детьми на руках, жалеть себя за судьбу было некогда - работа в колхозе и детишки не оставляли времени. По мужу не скучала и не тосковала. Он пьяным упал в молотилку на току, и завершение его жизни представлялось ей полностью закономерным. Чего жалеть дураков?

Горевала о другом.

В густеющей ночи, через оконце веранды она видела межу своего непаханого огорода, а за ней - гладко расчёсанную рылю соседского, вспаханного, а за ним белокаменный дом под красной профильной, под черепицу, крышей, в которой праздником богатой на общение жизни светились все окна. Это была не просто соседская хата. В ней жила, с семьёй в пяток детей да мужем, дочь Зоряны. Жили мать и дочь, считай, межа в межу, а виделись лишь по праздникам. Вечерами Зоряне оставалось только примоститься на веранде и через окна наблюдать за светом этих тёплых окон. Делала она это украдкой, не зажигая света в своей хате, и не сводила глаз с уютных огней порой до тех пор, пока в доме дочери не гасили последнюю лампу.

В этот раз, как и не однажды раньше, Зоряна решила не нести свою тугу в холодную постель. Несчастье одинокой старости требовало выхода, компенсации. Завернув в чистый рушник оставшуюся половину чёрствой хлебины, она убрала её со стола, смахнула крошки. После перевязав на голове платок, Зоряна облокотилась о стол, прикрыла глаза и несколько раз подряд сотворила молитву, после чего, сбившись со счёта, скороговоркой про запас наговорила, как в трансе: "Господи помилуй, Господи помилуй", неистово и широко при этом крестясь, и отбивая мелкие поклоны прямо холодной ночи за окном.

Придя в себя после усердной молитвы, она вошла в горницу, уверенно передвигаясь в полной темноте по многолетней привычке родного закута, прошла к красному углу и, борясь с острой болью в старческих суставах, потянулась и достала из-за вышитых рушников, развешенных по иконам, тряпичный свёрток, с которым вернулась на веранду.

Нащупав на подоконнике коробок со спичками, Зоряна зажгла огарок толстой церковной свечи. Пошипев нечистым воском, огонёк на фитильке подёргался, покачался, но в конце концов удлинился и угомонился после того, как растолкал по тёмным углам и кухонным мебели ожившую, шевелящуюся темень. Более или менее был освещён только стол, застеленный затёртой и изношенной клеёнкой.