Читаем Темная Башня. Путеводитель полностью

Хотя писатель, который появляется в «Песне Сюзанны», далеко не главный герой, его присутствие играет ключевую роль для цикла. Но ведь по-другому и быть не может. Ибо Кинг в эпопее — создатель всей эпопеи, создатель как Роланда, так и Алого Короля, пусть даже последний и всеми силами пытается не подпустить Кинга к написанию главного произведения его жизни, еще с детства начинает запугивать писателя.

Впервые имя Кинга упоминается на черной доске-меню в магазине Келвина Тауэра, в тот день 1977 г., когда Джейк посещает этот магазин повторно, уже в Прыжке. Потом, когда Тауэр настаивает на том, чтобы Эдди забрал с собой, в Пещеру двери, шкаф с его самыми ценными книгами, Роланд находит среди них «Жребий». Граница между реальностью и вымыслом размывается. Отец Каллагэн обнаруживает, что его жизнь — выдуманная кем-то история.

Кинг как персонаж появляется в 1977 году, писатель, не слишком известный за пределами родного штата, но уже зарабатывающий своим трудом на хлеб с маслом. Ему тридцать лет и у него трое маленьких детей. Внешне он может сойти за сына Роланда. В его темной бороде только пробивается седина. Он высокий, бледный, расположен к полноте, выпивает, так что потенциально может стать алкоголиком. Одна дужка очков с толстыми линзами замотана клейкой лентой. Манерой разговора напоминает Эдди всех, кого он только знал. В авторском послесловии к «Темной Башне» Кинг пишет, что это правдоподобная версия «Кинга того времени, каким я его помню».

Поскольку Кинг — создатель Эдди и Роланда (Роланд думает о нем, как о своем биографе), его ошибки становятся для них реальностью. Вот почему Кооп-Сити, где родился Эдди, оказывается в Бруклине, а не в Бронксе. Он смотрит на своих созданий с тем же благоговейным трепетом, что и они — на него. Эдди думает, что Кинг — неплохой парень, но потом напоминает себе, что именно Кинг несет ответственность за смерть всех членов его семьи.

Хотя Кинг — их бог, он не бессмертен. Если Алый Король сможет вмешаться в его работу, и он перестанет писать эпопею «Темная Башня», поход Роланда провалится. Алый Король неоднократно пытался убить Кинга. Иногда ему приходили на помощь, бывало, удавалось спастись самостоятельно. Первую попытку Алый Король предпринял, когда Кингу было шесть или семь лет. Его и брата отправили в сарай пилить дрова за попытку удрать из дому. Там лежали тушки кур, умерших от птичьего гриппа. По тушкам, покрытым красными пятнами, ползали красные пауки.

Кинг боится: если пауки доберутся до него, то он заболеет птичьим гриппом, умрет и вернется вампиром, карманным писателем, рабом Владыки пауков. Эдди, в одном из своих воплощений, спасает Кинга от пауков, перетягивает его на сторону Роланда. Кинг создает волшебного стрелка, который будет оберегать его в будущем от того, кто пугал его в сарае. В «Оно» Кинг пишет о бумажном кораблике Джорджа, ныряющем в канализационный слив с дохлой курицей, а позднее Майк Хэнлон говорит о ком-то, убившем всех кур в своем курятнике. Ричи Тоузиер цитирует Джерри Ли Льюиса, поющего о курах в курятнике. Понятно, что воспоминания о том случае так и остались с Кингом.

В интервью, которые берут у реального Кинга, один из наиболее часто встречающихся вопросов следующий: произошло ли с вами в детстве нечто такое, что заставило вас писать так, как вы пишете? Обычно этот вопрос раздражает Кинга. Он находит общество слишком уж фрейдистским и заявляет, что в его жизненной философии больше от Юнга, подписываясь под идеями расового и культурного архетипов, и он не видит смысла в том, чтобы придавать очень большое значение душевным травмам детства. А регулярные упоминания пауков по ходу цикла, возможно, его способ посмеяться над популярной психологией.

«Вот вам простенький урок психологии в беллетристике: возьмите воображаемого мальчика, добавьте несколько дохлых кур плюс обычного паука, и выдерживайте все это примерно сорок лет. Результат? Низшие люди с красными точками на лбу (кровяными кругами, которые не зарастают) и один паук-принц» (ТБ-6).

Лишь очень малое число произведений Кинга, написанных после 1970 г., когда он начал работать над эпопеей «Темная Башня», просто истории. Келвинисты, которые изучают его книги для «Тет корпорейшн», верят, что он оставляет послания в своих произведениях в надежде, что они достигнут Роланда и помогут ему добраться до цели. Роланд внушил эту мысль Кингу, когда загипнотизировал его летом 1977 г.

Кинг думает, что он или созидательная сила, известная как Ган, или Ган вселился в него. «Может, это одно и то же», — говорит он Роланду и Эдди (ТБ-6). Старая жадная ка требует от него гораздо больше, чем просто отвернуться от Дискордии. Ка приходит к нему, и он ее переводит. Он ненавидит ка за некоторые вещи, которые она заставляет его писать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука