Читаем Темная Башня. Путеводитель полностью

Кинг написал это предложение и остальную часть истории, которая получила название «Стрелок», вскоре после окончания университета Мэна в Ороно в 1970 г. К тому времени он уже написал, но не опубликовал, несколько романов. А список его напечатанных произведений состоял из нескольких рассказов, опубликованных в мужских журналах, и колонок в газете кампуса. Он решил, что «с мелочевкой пора заканчивать и пришло время браться за рычаги экскаватора и попытаться вырыть из песка что-то большое, даже если усилия не дадут результата» (ТБ-1, послесловие).

Молодой автор и представить себе не мог, что отправляется в путешествие, которое охватит продолжительный период его успешной литературной карьеры: поход стрелка растянулся почти на тридцать пять лет жизни Кинга.

В момент публикации «Стрелок» существенно отличался от других произведений, написанных Кингом. Хотя в его книгах герои часто обладали сверхъестественными способностями, место действия легко узнавалось: маленький городок в Мэне, отель в Колорадо, окраина Питтсбурга или, как в «Противостоянии», просторы Америки. Кинг полагал, что читатель лучше воспримет элементы сверхъестественного или фантастического, если они будут тесно вплетены в ткань реального.

В последующие годы Кинг отдал должное фантастическому, такими книгами, как «Талисман» или «Глаза дракона»[26], но в «Стрелке» он впервые вышел за пределы современной Америки[27]. Уже по нескольким первым страницам становится ясно, что стрелок путешествует не по знакомой территории. Возможно, по Земле после Апокалипсиса. В мире, который «сдвинулся», но Кинг не объясняет, что это означает. И при всей странности этого мира, читатель без труда находит там знакомые элементы: людей, ослов, тромбоны, револьверы, и вездесущую битловскую песню «Эй, Джуд».

Дж. P. P. Толкиен, до того, как взяться за «Властелина колец», отдал большую часть жизни созданию вымышленного мира, населенного хоббитами, эльфами и орками. Он досконально знал культуру, языки и историю Средиземья. Кинг, по собственному признанию, практически ничего не знал о Роланде, его прошлом или цели, когда закончил истории, составившие «Стрелка»[28]. Темная Башня впервые упоминается лишь в конце первой половины романа.

Кинг полагается на интуитивное или подсознательное понимание, которое и должно вести его до самого конца этого эпического похода, верит, что история сама откроется перед ним, когда возникнет такая необходимость. Это акт веры, как для Кинга, так и для читателей, которые присоединяются к Роланду в его походе через пустыню Мохайн к Крайнему миру и полю роз, окружающему Темную Башню.

«Стрелок» также отличается и от последующих романов цикла «Темная Башня». Кинг очень неохотно делится сведениями о стрелке, отдавая предпочтение фону, на котором разворачивается действие, вместо того, чтобы уделять внимание, как он это делает в большинстве своих книг, созданию вызывающих симпатию персонажей. На доброй сотне страниц он даже не называет своего главного героя[29]. Художник Майкл Уэлан говорил, что у него возникли проблемы с иллюстрациями, пусть книга ему и понравилась, потому что атмосфера романа давящая и беспросветно мрачная. А Эдуард Брайант сказал: «Цикл „Темная Башня“ слишком уж странный, вот почему он менее популярен у читателей, чем остальные книги Кинга».

Некоторые верные читатели Кинга не смогли дочитать эту книгу до конца. Другие предлагали тем, кто впервые знакомится с циклом, начинать с «Извлечения троих», ограничившись резюме «Стрелка», приведенного в книге. Те, кто последовал этому совету, наверняка воспринимали Роланда не таким, каким увидели его читатели, которые вместе с ним пересекли пустыню и горы, преследуя человека в черном.

В конце концов даже Кинг признает, что «Стрелок» — камень преткновения для тех, кто ищет вход в мир Роланда. 24 июня 2003 г. в передаче «Вечер новостей с Эроном Брауном» он сказал: «Мне известно множество претенциозных идей о том, как нужно рассказывать истории». В новом предисловии он напоминает читателям: «Я слишком часто извинялся за это перед читателями и говорил, что если они продерутся сквозь первый том, они увидят, что уже в „Извлечении троих“ история обретает свой истинный голос». Редактируя три последних романа сериала, он взял тайм-аут и полностью переработал «Стрелка». Когда Эрон Браун спросил Кинга, захочет ли человек, прочитавший исходный вариант, читать нового «Стрелка», Кинг ответил: «Полагаю, если человек хочет все знать, то да, в противном случае — нет».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука