Темная комната

Ответа нет, слышно одно только дыхание. Тяжелое, испуганное; глубокий вдох.

– Я хотел поговорить с кем-то о тех временах. Что происходило в вашем городе, когда пришли немцы.

– Вы еврей.

Это был не вопрос.

– Нет. Нет. Я немец. Я хочу сказать, я не еврей.

– Так какой у вас вопрос?

– Господин Колесник, я неуверен, что по телефону…

– Вопрос!

Хрипло кричит он. Его голос врывается в Михины уши.

Миха вешает трубку.

* * *

Миха потрясен звонком и злостью, с какой говорил Колесник, но молит Бога, лишь бы он снова позвонил.

* * *

Миха не ходит на работу. После того как Мина уходит в больницу, он звонит в школу, сказывается больным и весь день сидит на кухне с телефоном в обнимку.

Спустя четыре таких молчаливых дня он выходит на работу, а когда на пятый день возвращается домой, находит письмо.

* * *

«Герр Лехнер!

Пожалуйста, примите мои извинения. Я пережил это здесь, а вы, я думаю, знаете, что тогда были страшные времена.

Пожалуйста, поймите. Вряд ли я смогу ответить на ваши вопросы. Мне больно вспоминать те годы. Я предпочитаю о них не говорить.

Иосиф Колесник».

Михаэль раз за разом перечитывает тщательно выстроенные, осторожные фразы. Почерк аккуратный, с наклоном.

* * *

– Почему ты мне не сказал о нем?

– Потому что я тогда расплакался, Мина, и не показал ему фотографию.

– Почему ты мне не сказал о его звонке?

– Все потому же. Я повесил трубку, сбежал. Не знаю.

Мина вздыхает, и Миха краснеет от стыда. Она отодвигает от себя письмо и, опершись на стол, подпирает рукой поясницу. Вес ребенка уже сказывается на ее походке и осанке.

– Что ты ему сказал? Я имею в виду там, в Белоруссии.

– Ничего. Я хотел его расспросить, но у меня не хватило смелости, и он меня прогнал. Попросил меня уйти.

– Он еврей?

Миха качает головой.

– Всех евреев убили.

– Хватит. Я так больше не могу, Михаэль.

Мина качает головой и открывает рот, чтобы сказать еще что-то, но Миха ее перебивает.

– Я, наверное, туда поеду.

– Куда?

– В Белоруссию, поговорю с ним.

– Но он попросил оставить его в покое.

– Я и оставлю его в покое. Только узнаю про деда. О нем самом спрашивать не буду.

– Он просто-напросто тебя прогонит.

– Может быть, не знаю. Я ему напишу, съезжу еще раз. На следующих каникулах, где-нибудь в будущем месяце.

– К черту, Михаэль.

Мина поднимается и ходит по комнате. Прислоняется к двери, отвернувшись.

– Мина.

– Я так больше не могу. Это отвратительно, Михаэль. Не желаю терпеть такое в своем доме.

– Прости, Яшин. Прости меня, и мы больше никогда не будем об этом говорить. Просто я поеду и все узнаю.

– Зачем тебе знать? Мне это непонятно. Правда. Зачем тебе знать?

Миха пожимает плечами. Но она стоит спиной и его не видит.

– Просто так.

– Что хорошего из этого выйдет?

– Я не верю, что ты действительно так думаешь, Мина.

– Думаю. И тебе бы следовало. Попробуй взгляни на это с чьей-нибудь стороны. Меня, твоей матери господина Колесника. Подумай о других людях.

– Я думаю.

– Врешь.

Миха со злостью смотрит ей в спину, понимая, что она права.

– Это мой дед. Вы помните, как он расстреливал евреев из вашей деревни?

– Да ну тебя!

– Что? Так это твой вопрос! Разве не это ты хочешь спросить?

Она поддает ногой дверь и снова упирается кулачками в поясницу. Михаэль за столом плачет.

– Я беременна, а ты хочешь поехать в Белоруссию и поговорить со стариком, который знать тебя не желает, о том, о чем он вспоминать не хочет. Такая картина, Миха, понимаешь?

Он не отвечает, боится, что голос задрожит. Если бы только она подошла, обняла его, но она не подойдет, он знает. Это видно по ее плечам и кулачкам.

Миха плачет потому, что знает: она права. Нечестно оставлять ее беременной одну. Он делает больно ей, своей матери, отцу, дяде, сестре, Колеснику и бабушке тоже.

Но еще он плачет от жалости к себе.

Это мой дед. Вы помните, как он расстреливал евреев из вашей деревни?

Мина задала вслух вопрос, который он едва осмеливался проговаривать про себя.

* * *