Темная комната

– Где?

– В России. Семнадцать лет.

На восемь лет дольше, чем опа. Молчание.

– Давайте на этом остановимся.

Старик прищуривается. За окном проезжает машина.

– Может, завтра будет легче. Еще день на то, чтобы привыкнуть. Вы продумаете вопросы, что вы хотите от меня узнать. Запишете их, а завтра спросите.

Ночью жарко, и Миха спит с раскрытым окном. Лежит на одеяле, шерсть колет под коленями. На огонь летит мошкара, роится в яркой лужице света.

Не спится. Темнота, плотная и душная, не дает ему покоя; он видит ее и с закрытыми глазами.

Рассвет Миха встречает с облегчением.

* * *

– Тот человек, который застрелился. Немец. Я все о нем думаю: вы сказали, что он убивал детей по приказу.

– Да.

– А что бы случилось, если бы он воспротивился? То есть, я хочу спросить, была ли у него возможность отказаться?

– Да!

– Да?

Этим утром Колесник был готов к его приходу заранее. На столе сигареты, водка и два стакана. Елены не видать.

Старик придвигается к столу. Теперь он ближе еще на несколько сантиметров. Минуту или две он думает.

– Были приказы, но были и добровольцы.

– Приказывали вызываться добровольно?

– В какой-то мере. Да.

– В какой мере?

Теперь Михе можно быть нетерпеливым. И можно эту нетерпеливость проявлять, Колесник все равно ответит.

– При желании можно было отказаться. Если вы не хотели, никто вас не заставлял.

– И за это никак не наказывали?

– Нет.

– Так вы думаете, тот человек, он убивал детей по собственному желанию?

– Нет, я так не думаю.

– Не думаете?

– Нет.

– Но если его не заставляли и сам он не хотел, почему тогда он это сделал?

Колесник молчит. Миха берет сигарету, другую подталкивает к Колеснику. Старик прикуривает от старой сигареты.

– Разве не мог он стрелять в сторону? Делать вид, что целится, но стрелять мимо?

Колесник пожимает плечами. Миха думает: «А ты, Колесник? Ты целился или мазал?»

– За это еще кое-кто отвечал.

Через широкий кухонный стол Миха глядит на старика, и тот опять пожимает плечами. Жест, выражающий скорее отступление, а не окончательный отказ. Миха решает: «Целился».

– В каком смысле?

– Некто этим распоряжался. И даже если он не приказывал вот так, напрямую, он все равно давал понять, что нужно сделать. Так что от вас ничего не зависело, понимаете? И вы шли и делали, хотя вам и не приказывали. Получалось, что делали добровольно. А в таком случае тот, кто отдавал приказ, тоже ни за что не отвечал.

Колесник чертит в воздухе круг, и Миха следит за его руками.

А потом старик просто сидит.

Через какое-то время продолжает.

– Трудно мне вам это объяснить. Я не сумею это рассказать, да вы и не поймете. Я думал сегодня: хорошо это. Хорошо, что вы так и не узнаете, что у меня на уме. Вы совсем другой человек.

А Миха думает: «Это чересчур просто. Слишком просто, чтобы об этом рассказывать».

– А вы сами теперь не другой?

– Может быть, может быть. Затрудняюсь сказать. Не мне судить о таких вещах.

– Но сегодня это имеет для вас какое-то значение? То, что вы тогда делали?

– Нет. Нет. Но я помню, что тогда мне это помогало.

* * *

Миха пишет Мине письмо. Он не может сказать ей всего по телефону. Боится произнести это вслух. Вдруг тогда это станет реальностью. Ей будет противно, он знает. Может, она письмо и не прочтет, но ему, по крайней мере, нужно вылить это на бумагу.

Может, это действительно был замкнутый круг, как сказал Колесник.

Миха думает о деде. С автоматом. Стоит, впереди траншея, а позади черно-зеленая чаща.

Он мазал? А если да, меняется ли хоть что-нибудь? Становится ли он от этого лучше? И почему?

В то самое время, в том самом месте. Они пришли сюда убивать. Вот зачем он здесь был.

Миха кладет письмо в конверт и запечатывает. Тошнит, надо бы лечь. Он идет с письмом в туалет, рвет его и спускает клочки в унитаз.

* * *

Два дня Миха не ходит к Колеснику. Не то чтобы он задумал так нарочно. Но проходит один день, а за ним следующий.

* * *