Темная комната

На линии помехи, и Минин голос теряется среди шума. Ей снова звонила мутти. Миха понимает, что Мина на него сердится, но нужно дать ей выговориться. Он то и дело ее перебивает – сам того не желая, в неподходящий момент. И чем дальше, тем хуже.

– Она подумает, что я не передаю приветы.

– Нет, она подумает, что я вконец обленился. Плохой сын.

– Так позвони ей оттуда.

– Не могу.

– Почему, Миха?

– Что?

– Я спросила почему.

– Она поймет, что я звоню издалека, мне придется врать.

– А так ты меня заставляешь врать. А ей я врать не хочу.

– Отец тоже звонил?

– На прошлой неделе, я же тебе говорила.

– Ага.

– Ты там еще долго пробудешь?

– Мина, я не слышу.

– Ты еще долго там?

– Пару дней, наверное. На выходные возьму билет.

– Пару дней.

– Да. У тебя все хорошо, да? С ребенком все в порядке?

– Просто замечательно, Михаэль. Я все еще беременна, и все просто за-ме-ча-тель-но!

И молчит. И Миха тоже. Пусть пыль уляжется.

– Я поставлю на автоответчик. Позвонят твои родители, не стану подходить.

– А когда я позвоню, подойдешь?

– Ты скоро вернешься. Зачем тебе опять звонить?

Миха делает глубокий вдох. Мина жестока. Что ж, он тоже будет жесток.

– Деньги кончаются.

Возле Михиных пальцев неровным столбиком высятся монеты. Он отводит глаза, притворяясь, что их тут нет.

– Да, хорошо. До встречи.

– До встречи.

Оба молча ждут, когда связь оборвется. Мина не выдерживает и первая дает отбой.

* * *

Колесник сидит на стуле, как прикованный. На полированной деревянной ручке стоит пепельница и лежит коробок спичек. Миха протягивает старику непременную пачку сигарет, и тот закуривает.

* * *

– Вы испытывали к евреям ненависть?

– И да, и нет.

– Это как?

– Я выискивал людей, которых можно было бы ненавидеть.

– Правда?

– Я был обозлен. Из-за отца, из-за деревни, из-за колхозов, голода. Коммунистов.

– Что случилось с вашим отцом?

– Его расстреляли.

– Коммунисты?

– Да. Я помню, как его уводили: его и еще пятерых человек.

– За что?

– Он был учителем. И не хотел учить по их указке. Его и раньше забирали, но на этот раз он не вернулся.

Миха глядит на старика. Ни слез, ни грусти в голосе – сидит себе неподвижно в кресле, отделенный от Михи кухонным столом.

– Значит, вот почему вы ненавидели евреев? Из-за отца?

– Да, можно сказать и так.

– А вашего отца забрали евреи?

– Нет, среди них не было евреев. Те коммунисты, что увели отца, не были евреями.

В добавление к словам Колесник поднимает руку, машет в воздухе широкой ладонью.

– Тогда почему вы не чувствовали ненависти к коммунистам?

– Их я тоже ненавидел, но все они ушли. Еще до прихода немцев. Без наказания за все свои дела.

– Поэтому вам хотелось кому-нибудь отомстить?

Колесник пожимает плечами. Новое отступление.

– Вам хотелось отомстить кому-нибудь за произвол коммунистов, тут подвернулись евреи, и вы решили мстить им?

– Я жалею об этом. Я знаю, что словами делу не помочь. Знаю, что поступал плохо, вы понимаете? Я не умею это лучше объяснить.

Миха повторяет про себя: «Знаю, что поступал плохо». Комната, сизая от дыма.

– Вы и тогда знали, что это плохо?

Кивок.

– Тогда почему?

Колесник молчит и смотрит в пол. Не отвечает и на повторный Михин вопрос. Миха останавливает магнитофон и выходит на крыльцо, на свежий летний воздух. Когда он возвращается, Колесник все так же сидит на стуле.

* * *

– Вы записываете?

– Да.

– Они забрали у меня отца. Мы всей нашей семьей голодали и мерзли, а потом пришли немцы и сказали мне, что виноваты евреи. Они всем так говорили. Все евреи – коммунисты. А это была неправда.

– Неправда?

– Ага. Среди коммунистов были евреи. Но много было и белорусов.

– Выходит, они лгали?

– Да.

– Вы это знали?

– Да. Но лгали они правдоподобно.

– Что это значит? Объясните.

– Знаю, что плохо так говорить. Знаю, что это ужасно. Я и тогда это знал.

Колесник смотрит на Миху, а Миха отводит взгляд. Он не хочет об этом слушать. Мне незачем это знать. Зачем мне знать о нем. Мне нужен опа. Спроси его об Аскане Белле.

– Бойня началась в сорок первом.

– Верно.

– А вы в то время работали переводчиком. На немцев.

– Да, но я все видел.

– В сорок третьем вы немцев тоже видели?