– Австралия… – председатель пробежал глазами свою бумажку, на всякий случай посмотрел обратную сторону. Пожал плечами. Что-то вписал.
– Австралия, хорошо напомнили! Будете резервом. Постарайтесь до поры где-нибудь затаиться.
Мужик в кожаной шляпе просиял:
– Затаиться – это наш конек!
– Ну и отлично. У кого-нибудь еще есть вопросы?
Задвигав стулья по паркету, эмиссары начали расходиться.
– Я попрошу остаться Россию.
Двое – небритый мужик в черной фуфайке и отливающий антрацитом, золотоносный, часоносный, бриониносный пузатый самец с алмазной мобилой пересели в первый ряд.
– Конечно, вы понимаете, что, как и в прошлую межпланетную, и в позапрошлую, и три перед этим, основные тяготы грядущей войны предстоит нести вам.
Мужик в фуфайке кивнул, а мужик в бриони и ухом не повел – листал айпад.
– Повестки, проводы, голод, изнурительный труд, огромные потери, штурм к красной дате, под танки с саперными лопатками, дешевая победа нам не нужна, бабы пашут землю на себе, госпитали, калеки, пустые деревни и гробы, гробы, гробы – это все вам.
Мужик в фуфайке снова кивнул.
– Но! – голос председателя стал интимнее. – Давайте сразу договоримся, что несмотря на вашу ведущую роль в конфликте, дорогие россияне, в официальные летописи войны вы снова войдете как миноритарный союзник, участвовавший лишь в ряде незначительных операций.
– А почему? – поинтересовался фуфаечник.
– Так надо! Понимаешь, дорогой мой человек? Так надо!
– Ну надо так надо, че…
Обладатель часов и мобилы на минуту вынул рыло из айпада:
– А кто будет признан мажоритарным союзником?
– Это строго секретная информация. Но учитывая наши особые доверительные отношения, сообщу: это будет один из генеральных спонсоров войны – либо «ИКЕА», либо «Макдоналдс» плюс пара-тройка американских хедж-фондов на подхвате.
– А можно… – взвизгнув стулом, мужик в бриони приобхватил председателя Земли левой рукой за шею, и они некоторое время шептались. Председатель, морщась от прикосновений холодной глыбы часов, кивал.
– Давайте так, мы с товарищем закончили?
Небритый мужик пожал плечами и слился.
– Тогда вот что. Вы это все на бумажке изложите – и я закину кому следует.
– А это не ты решаешь?
– Ну что вы! – председатель Земли многозначительно выпучился на пустой стул с израильским флажком на спинке и покрутил пальцем над головой, дескать: мы знаем, кто тут все держит!
– Понятно.
– Знаете… – председатель замялся.
– Че?
– Я тут в частном порядке… У меня тут к вам… вопросик… В плане обмена опытом…
– Да?
Председатель Земли подвинул листок и что-то быстро написал.
– Пилить что ли?
– Умоляю, тише!
– Да не ссы! Порешаем. Я на этом собаку съел. Но учитывай, что наверх придется занести не менее 20.
Председатель Земли стушевался:
– Виноват, не понял, какой верх?
– Эволюционный. Где бабки держишь, туда и понесем. Ты же в правильном месте бабки держишь?
Председатель Земли совсем запутался:
– Виноват, понесем нашим или вашим?
Брионеносец ухватил себя за ремень ценой в корабль нефти и проговорил, встряхивая пузом на каждом слове:
– Нашим. Общим. Инопланетным. Старшим. Партнерам. Партнерам по конфликту, а теперь и по бизнесу. Ты ж не расист, не? Против инопланетян ничего не имеешь? Ну и отлично. Сработаемся!
Ошеломленный председатель Земли долго сидел в пустом зале, переживая просветление.
Наконец, заметив давно переминающуюся в дверях уборщицу, мелко порвал бумажку с цифрами, ссыпал клочки в урну и побежал в буфет, куда, как он полагал, удалился брильянтовомобилый Учитель, чтобы взять себе на бранч что-то типа биойогурта из натуральной панды.
«Сработаемся, – твердил на бегу председатель, представляя, как заботливая клешня выписывает чек на его имя. – Обязательно сработаемся!»
Часть 2
Зима
Народный ополченец
То ли от коньяку, то ли от долгой ходьбы по черным ледяным улицам, но как только двери закрылись («Следующая станция «Нагатинская») я ухватился за железный поручень и запел.
Стараясь особо не двигать губами (тем более на звуках «м» и «б»), прикрываясь шумом и грохотом движения состава, повторяя в уме заунывную мелодию скрипки:
– Не-е для меня-я придёть весна-а-а…
Поезд несся по тоннелю, высекая визг и скрежет («Это токосъемные графитовые щетки трутся о контактный рельс», – объяснял дедушка, и я все детство представлял утыканную грифелями сапожную щетку, сдирающую с металла слой жирного, как сажа, электричества).
– Не-е для меня Дон разолё-оть-ся-я…
(Машка поет «дом», вместо «Дон». «Не для меня дом разольется».)
– И се-ердце де-ви-чье забьё-оть-ся…
Старушка, тянущая шерстяную нить из полиэтиленового мешка, запрокинула голову и подхватила сухим дребезжащим голосом:
– В восторге-и чувств не для-а меня-я-я/меня-я-я.
Я ушел вниз, в тональность летящего за окнами тоннеля, а старушка поднялась на октаву выше.
– Не для-а меня-а… – снова высек я.
– Цветуть сады… – подхватила старушка.
Мужик в шелковом шарфе с турецкими огурцами, петля мокрых волос на желтой лысине, захлопал ладонью по колену:
– В долине ро-ща расцвета-а-ить!..
– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Нагорная».
– Там со-ло-вей весну встреча-аить…