Темная половина

Наркоманов под кайфом в ту ночь больше не нашлось и это немного меня разочаровало, но уже под утро, Люций, укусив официантку, спешившую на работу, снова напоил меня кровавыми поцелуями. В этот раз несколькими каплями дело не обошлось: он то приникал к шее девушки, то к моим губам и я выпила не меньше бокала ее крови. Ему это понравилось.

И мне тоже.

2.13 Чезаре и музыка

Чезаре бросил мучить инструмент и выбрался на балкон. Закурил сигарету и жадно затянулся. Музыка не помогала, но и не отпускала. Ему всегда чего-то не хватало — таланта или терпения, вдохновения или боли. Он голодал и купался в роскоши, безумно влюблялся и проводил месяцы в оргиях, но его музыке это не добавляло ничего, кроме дрожи пальцев после бурных ночей. Он сочинял попсовые песенки и унылые сонаты, но все это было совершенно не то. Ни страсти, ни легкости.

Даже когда он играл чужие мелодии, казалось, что музыка спотыкается и с трудом переползает с ноты на ноту, хотя Чезаре был отличником в консерватории, никогда не жаловался на беглость пальцев и слух. Просто когда он садился перед оскаленной черно-белой пастью не для того, чтобы сдать экзамен или отыграть отчетный концерт, а чтобы выпустить в мир нечто вдохновляющее, музыка уходила от него. Возможно, думал Чезаре, у меня просто нет дара. Не дано. Но он вообще ничего больше не умел. Он уже уходил работать официантом, но вышло только хуже. Весь день в его голове теснились обрывки чудесных мелодий, своих и чужих, он ронял подносы, в забытьи пытаясь взять аккорд на дешевом пластике, о том, чтобы запомнить заказы речи вообще не шло.

Чезаре не отчаивался ни секунды. В его городе было глупо отчаиваться, если ты довольно успешный композитор (презрительная усмешка, пробегающая по его губам ясно показывает что он думает об использовании этого слова по отношению к автору попсы, не доходящей даже до национального радио, остающейся в ресторанах и на отельныхсценах), если ты умеешь управляться с инструментом и способен заработать на приличную жизнь в течение года всего за пару летних месяцев. В его городе он считается элитой, сливками местного общества.

Не официант, не уборщик, даже не управляющий отелем — нет, он творческая личность, богема.

Попытки объяснить друзьям детства, в чем именно его проблема, заканчивались пустыми улыбками и звонком будильника в четыре утра, когда они вставали и уходили на работу водителями, почтальонами и барменами, а он оставался в своей квартире и целый день спал.

Чезаре затушил сигарету и повернулся спиной к улице. В зале женщина в белом флиртовала с немецким туристом. Отражение заката в балконной двери придавало сцене апокалиптический оттенок. Женщины чувствовали пустоту внутри него. Едва их цели выходили за пределы стандартного набора из желания денег, развлечений или флирта с симпатичным аборигеном, Чезаре исключался из поля зрения. То, чего не хватало его музыке — то, чего они не чувствовали в нем. Немецкий турист был краснорож, пухл и изрядно пьян, но это в нем было. Легкое безумие или непредсказуемость? Тот самый дар? Может быть, то, что и называется душой? Не может же душ хватать на все семь миллиардов человек! Кому-то придется перетоптаться и получить свои тусклые мелодии, разочарованных женщин и бесконечную ночную тоску.

У Чезаре было достаточно воображения, несмотря на музыкальные неудачи и он не выходил ночью на улицу отнюдь не из-за грабителей. Он боялся ночи. Боялся темноты и того, что может в ней прятаться. Когда-то его мама была счастлива, что ей достался такой послушный сын — он никогда не возвращался домой после наступления темноты. Возможно это лишило его некоторых социальных удовольствий вроде хождения в полночь на кладбище с друзьями или долгих прогулок с подружками под луной, но он не считал, что все это стоит риска.

2.14 Песня вампира

В отличие, скажем, от меня…

Мое последствие ночных прогулок как раз размышляло о программе вечера. Люцию надоели гопники, глупые девчонки и тусовщики. Люций хотел чего-нибудь поинтересней. Люций хотел развлечься. Прячься все живое. Я тоже попыталась спрятаться, поныла немного о том, что хочу спать, устала, мне надоели кровавые трапезы, но кто меня слушал, разумеется?

Сегодняшнюю ночь Люций провозгласил ночью истинного вампира. Что бы это ни значило, оно включало модный прикид. Примерно парувековой давности моды. Люций тщательно расправлял кружева на манжетах белой рубашки, смахивал пылинки с черного бархатного пиджака, придирчиво выбирал две или три пуговицы расстегнуть на груди… и переодевался в черную рубашку, отвергая пиджак. Снова регулировал степень доступности своей белоснежной кожи и менял цвет одежды на алый. После пятого переодевания у меня закружилась голова, и я пошла заниматься своим гардеробом.