Темная половина

— Раньше. Мне были нужны силы для обращения и кровь на первое время для нее, — Костик улыбается мне. От его улыбки становится страшно. Он как будто уже смирился со всем… совсем.

— Зачем?

— Кто предъявляет права? Кто берет ответственность? — прерывает наше общение фигура в красном.

— Никто не предъявляет прав. Никто не берет ответственность. Освобождаем вампира по имени Апрель от места в нашем прайде, — Эшер выходит вперед и сгибается в поклоне.

Что это значит? Это плохо?

Костик посмотрел на исковерканное тело его жены.

— Это ты ее убил? — спросила я.

— Я.

— Почему?

— Я понял, что она не хотела быть вампиром. Она хотела быть со мной. Это другое.

Эшер отступил. Судья отвел взгляд от Костика, и я было выдохнула, но в следующий момент он поднял голову и сверху из-под потолка в него ударил алый свет.

Слова прозвучали громом:

— Как потомок Лилит, властью темной луны отбираю у тебя дар второй жизни!

Костик не вспыхнул не рассыпался в прах, не истлел, он просто сгорбился, будто устал, покачнулся, присел на пол, лег, свернулся калачиком и наконец вытянулся во весь рост. Уже бездыханный. Ну, в смысле совсем мертвый.

Лучше бы я молчала.

4.6

Взгляд Судьи переместился на меня. Я не почувствовала ничего нового. И не увидела тоже. Тьма под капюшоном, никаких следов чего-то сверхъестественного.

— Все еще человек.

И Судья отворачивается.

Вот это фокус. Я перевожу растерянный взгляд на Люция. Внутри меня что-то чудовищно, невыразимо болит, разрываясь на части. Я чувствую, что могла бы спасти Апреля. Не знаю как. А вышло, что почти помогла ему умереть.

Боль не проходит еще и потому, что я была готова к сражению с Судьей. С Судьбой. С их чертовыми законами. А меня просто выпустили как неразумное дитя, не подверженное их правосудию.

И я только что второй раз похоронила Костика.

И я…

Я делаю шаг вперед, и Судья, уже нацелившийся на Эшера, вновь перемещает фокус своего внимания, не переводя взгляда.

Вмешивается Эшер:

— Как глава прайда требую рассмотрения своего дела индивидуально.

— Принято, — как-то очень поспешно говорит Судья, и я в одно мгновение оказываюсь где-то в другом месте. Там такие же сводчатые потолки и шершавые полы, но комната намного уже, и в ней высокая окованная железом дверь.

И рядом со мной Люций. И только он.

Одиночество… Слишком страшное слово, когда произносишь его вслух. Когда ждешь звонка или письма, когда ждешь кого-то, кто не приходит. Когда кусаешь губы, ломаешь пальцы, кричишь от невозможности прикоснуться к тому единственному, кто может избавить тебя от этой боли.

Я испытывала это по отношению к Костику трижды. Когда поняла, что он никогда не полюбит меня, я навсегда только друг.

Когда видела его неестественно спокойное лицо в гробу.

И сейчас.

Может быть, я похоронила свою любовь в тот день в мерзлой земле пять лет назад. Но он точно остался частью меня — навсегда. Три раза прощаться с кем-то, кто был с тобой в самые тяжелые времена, когда казалось, что весь мир ощетинился шипами, когда никто тебя не понимает и нужно только одно — немного живого тепла — это чересчур. Невыносимо. Я уже прощалась с ним! Я понимаю Машу — она пошла за своим мужем туда, куда не обещала ни в одной из брачных клятв, потому что попрощаться второй раз было бы слишком невыносимо.

Сейчас меня скручивала в узел невероятная, мешающая дышать боль.

Я не могла остановиться и плакала, плакала, плакала, задыхаясь, чувствуя только спазмы в животе. Где-то там надо мной молча стоял Люций. Наверняка смотрел с презрением, как он это умеет. Жалкие люди. Жалкие слабые люди. За десять тысяч лет, пожалуй, разучишься так убиваться по любому человеку.

Я была уверена, что услышу сейчас что-нибудь злое и холодное, поэтому не хотела слышать. Я кричала, когда боль становилась сильнее, но потом снова плакала.

И было так странно почувствовать длинные холодные пальцы, нежно стирающие слезы с моего лица. А потом — острую боль в шее, у самой ключицы. Такую сильную и телесную, что на несколько секунд она перебила боль потери.

Я была одновременно благодарна ему за это и зла — нашел время пожрать! Но то, что я смогла испытывать хотя бы злость вместо бесконечно скорби, стало безумным облегчением. Физическая боль очищала разум, возвращала меня мне. Я начала чувствовать — что сижу на какой-то скамейке, она деревянная, кажется, сразу я ее не заметила, нет, пожалуй, даже лежу. Головой на коленях у Люция, а он склоняется надо мной.

И даже зрение прояснилось, но без толку — весь белый свет закрывают белые волосы. Но мне холодно, мне больно, в комнате нет ватной тишины, как показалось поначалу, из-за двери слышны голоса, только не разобрать слов. А невероятная тоска… уходит. Утекает вместе с кровью через крохотные ранки в шее. Люций высасывает ее. Я жду было обычной эйфории от укуса, но она не пробивается сквозь мою скорбь.

Отлично. Я не хочу ее терять, не хочу переставать помнить и грустить. Но уже могу дышать, пока мой психопат жрет меня. Но в этот раз он жрет то, что меня убивает.