Темная сторона Москвы

Что-то в их поведении насторожило меня… Чувствовалось в них что-то… непривычное. Неестественное.

А в вагоне по-прежнему темно и не видно ничего толком. Но показалось мне, что эти черные тени понемногу, по чуть-чуть, все ближе и ближе ко мне подбираются. И все — шу-шу-шу… Лопочут чего-то вполголоса, между собой — мне не слыхать!

Страшно, а что делать?

Орать на них: «Кыш, проклятые»? Или воздух вокруг себя крестить: «Изыди, сатана!»

Подумают еще: вот псих попался!

Мало ли чего показаться могло человеку спросонья…

А страх и тревога не уходят.

Сижу и думаю: хоть бы лица-то разглядеть! Успокоить душу: уж, по крайней мере, люди ж это, а не кто другой?!

А сердчишко ёкает. Взмолился я про себя…

И тут влетел поезд в освещенный тоннель — из кромешной тьмы на свет вырвался.

Мама родная!

Что я увидел…

Из той пары десятков… людей… что меня в этом вагоне окружали, ни одного нормального не было: все уроды! Да какие!

Подобные рожи даже в фильмах ужасов не увидишь — а тут-то все по-настоящему, да близко, рядом, в одном всего лишь шаге!..

Запомнился мне один дядька, жиром весь раздутый, словно пузырь, и красномордый — ни дать ни взять: гигантский прыщ. Глазки белесые, как гнойники, того и гляди лопнут. Или еще один — высоченный, как оглобля, руки лопатами, а в широком лбу, над правым глазом… квадратная вдавлина — сантиметра на четыре в глубину. Отпечаток с гранями, будто от ножки стула. Но разве может ножка стула в человеческий череп врасти?!

Был среди них и горбун-карлик, и кривой какой-то на один глаз. Женщина без руки. Лысая девочка с зобом чуть не по грудь.

Какой-то раздавленный в окровавленном костюме и явный вампир — ну точно, как в ужастиках, — желтая кожа без пор, туго натянутый на черепушку пергамент… Остроухий кровожадный оборотень с длинными кривыми ногтями.

Когда свет тоннельных ламп запрыгал по их кошмарным физиономиям, я вскочил и заорал в голос, себя не помня.

И что дальше делал — даже не знаю.

Помню только: этот, с квадратной вдавлиной во лбу, руку-лопату к моему горлу протянул, а горбун прокаркал вдруг:

«Да он живой!» — и как захохочет!

Наверно, я стоп-кран рванул или что.

Потому как сразу вслед за этим поезд встал, двери открылись, и я на платформу вывалился — спиной вперед. Весь в холодном поту, упал и лежу. А поезд двери с грохотом захлопнул — и, ревя, умчался в тоннель.

Я на мгновение сознание потерял. Потом чувствую — трясут меня. Дежурная по станции — подняла, добрая душа, на скамейку посадила. Я гляжу: мать честная! Станция-то — все та же «Новокузнецкая», с которой я и уехал!!!

— Это же чертовщина, — шепчу. — Я же уезжал отсюда минут двадцать назад. Девушка, — говорю, — милая, сколько времени?

А она смотрит на меня с испугом:

— Двадцать минуть второго, — говорит. — Через полчаса станция закрывается!

Счастье еще, что дежурная мне попалась добрая. Поняла, что человек сильно не в себе, рвалась все врача вызвать, но я не дал. Отвела она меня в дежурку, налила стакан чаю. Успокоиться. Я ей за чаем все свое приключение и пересказал.

А она и говорит:

— Я, — говорит, — тоже слышала: есть в метро поезд-призрак. Ходит иногда и подбирает… души умерших. Там все погибшие машинисты, кто в метро разбился или умер за пультом. Возят тех, кто под поезд бросился или кого случайно в час пик на рельсы сбросили. Народ-то знаете, какой… Напирает… Террористы, пожары… Мертвых тут ой как много!

— А ты сама этот поезд видела?

— Нет, — говорит, — сама не видела, а моя сменщица, Катерина Вячеславовна, она видела. И не однажды. У нас диспетчеры — они на экранах смотрят иной раз — видят, тоннель занят, лампы там гаснут ни с того ни с сего… Или, скажем, электропитание, ток пропадает сам по себе. А самые опытные из дежурных по одному только холодному ветру из тоннеля, как он повеет, сразу определяют, что оттуда призрак идет.

Бывает, даже объявляют: мол, на следующий поезд посадки нет. Чтоб поостереглись…

Но поезд — хитрый, ужас до чего: от него какая-то такая помеха электрическая исходит, что все микрофоны портятся. Никто ничего не, слышит — звук глухой или так, один треск.

Вот и сядет иной раз кто-нибудь в тот поезд. Ночью обычно, с усталости, засыпают. И — все. Конец. Куда потом эти люди деваются — не знаю…

Первый раз вижу, чтоб живой человек на поезде-призраке проехался и живым вернулся!..

Так я и не добрался в ту ночь до общежития. Но об этом ничуть не жалею.

В отличие от множества банальных пожирателей котлет, настоящий поэт не боится ничего — ни в жизни, ни в царстве мертвых. Благодаря случаю я приобщился к великой тайне городского бытия. Я знаю то, во что другие едва отваживаются поверить…

И не надо, тараща от ужаса глаза, расспрашивать меня про крыс-мутантов или подземные порталы в иные миры!

Все это я знаю, но никому не скажу. Потому что этот страшный подземный мир — мой. Мир бесстрашного московского «метролля». Никому другому знать его тайны ни к чему…

Да и что вы сделаете?

Что сделаете, если узнаете, что ваш поезд замедлил ход, пропуская поезд-призрак, уносящий в ад очередную жертву — несчастную молоденькую дуру, которая бросилась на рельсы от безответной любви?