Темная сторона неба

Дело приняло неожиданный оборот. Удар сказывался на моей голове и желудке. Лампа тихо шумела, давая желтый неприятный свет и черные тени. Я прислонил голову к стене и тут же оторвал прочь. Стена была для неё слишком жесткой. Теперь для моей головы все было слишком жестким. Резкое движение вызвало у меня тошноту.

Я закрыл глаза. Надо было подумать. И думать быстро. Этот человек не дурак.

— Что вы сделали с моим грузом? — тяжело спросил он.

— Привез ваш груз сюда, — ответил я, и голос мой прозвучал глухо, словно кто-то говорил у меня в голове.

— Зачем вы открывали его?

— Я не открывал его, — соврал я.

— А кто снял таможенную оплетку? Таможня всегда обвязывает груз проволокой.

— Там сняли, в Триполи.

— А зачем вы оставили в Триполи Юсуфа и вашего друга?

Тут надо бы как следует все продумать, самым тщательным образом. Это все равно что вызубрить энциклопедию. Я наклонил голову, в сторону от лампы. Мне сейчас любой свет был ярок. Но когда я закрыл глаза, в них засверкало ещё ярче.

— Своего второго пилота я оставил, потому что не хотел втягивать его в это дело. Он никогда не прикасался раньше к оружию, и я не хотел, чтобы он это начинал. А Юсуфа — Юсуфа я оставил потому, что он угрожал мне. В моем же самолете. Пистолетом. Мне никто никогда не угрожал — в моем самолете. Никогда.

Ну вот, сказал-таки. И с безупречной дикцией. Я улыбнулся в пол, своим ногам, разбросанным передо мною. Они уходили так далеко, насколько я мог видеть, насколько далеко долетал мой голос.

Я слышал какой-то голос, но не мог понять, что он говорит. Я мог повторить слова, но не мог понять их значения. Они доносились откуда-то из тумана, из-за света лампы.

— Там было ещё кое-что помимо оружия. Где оно? Где?

Я попытался улыбнуться в ответ на голос, показать, что я пытаюсь улыбнуться. Но голова свалилась вперед, увлекая за собой тело. Когда я падал, было так чудесно, никакой боли. Соприкосновение с полом все испортило. Но после этого все исчезло.

14

Я разбился.

Почему? Может, при взлете что-то случилось с двигателями? Иначе этого не случилось бы. Я очень хороший пилот.

Раздалось слабое потрескивание. При взлете я был с полными баками. Это же пожар!

Я попытался приподнять голову. Это доставило мне боль. Боль прошила все тело. Но когда она спала, то я проснулся и понял, что я не в «Дакоте». Откуда же тогда пожар? Я видел перед собой свою вытянутую руку, ногти, скребущие по бетону — это когда я пытался схватиться за ручки приборов, которых здесь не было.

Мне удалось подтащить руку и очень осторожно приподняться на одном локте, хотя на это ушло немало времени. Помимо воли я оценил помещение, в котором нахожусь.

Оно было площадью примерно в восемь квадратных футов, высотой в семь футов, сделанное из глинобитного кирпича, с грубым бетонным полом. Через крошечное зарешеченное окошко в стене сюда проникал свет. Напротив этой стены находилась дверь, толстая деревянная дверь с маленьким отверстием. С моей стороны на двери не было никакой ручки.

Это был застенок при полицейском участке.

Прошло время, и я мог сидеть, прислонясь к стене, стараясь при этом ни в коем случае не касаться стены затылком. В голове тяжело стучало, н звук убывал, словно над головой прошел самолет и начал удаляться. Во рту было сухо, язык словно распух так, что не помещался во рту.

Помимо меня в камере были и другие предметы: истертая циновка размером и толщиной с банное полотенце и глиняный кувшин. Я подполз к кувшину и обнаружил там воду. Я пополоскал рот и намочил немного лицо и голову. Но не выпил ни глотка. Потом хуже будет. Когда боль в голове спала, я понял, что желудок у меня не в порядке и что ночью меня стошнило на себя.

Мои часы показывали одиннадцать, а свет из-за решетки подсказал, что это одиннадцать утра. Я ощупал карманы и обнаружил, что все оставлено при мне, вплоть до пачки долларов от Хертера. Остались и сигареты. Я закурил. Это была, можно сказать, грубая ошибка с моей стороны, но это помогло мне сконцентрироваться.

Я ещё раз сполоснул рот и немного глотнул. Если тут было полно микробов, то я ел их живьем. Противнее быть не могло.

Время шло. В камере было прохладно — стены были толстые, и воздуху негде разгуляться — и очень тихо. Из кабинета, что рядом, не доносилось ни звука, из чего я заключил, что деревенский страж порядка тут особенно не засиживается. Я для него не подарок. Меня тут заперли у него, будут судить и выносить приговор. Даже для полицейского, привыкшего к грязным деньгам, ситуация неординарная.

А может быть, я был слишком строг к нему. Как он может перечить хозяину каравана? Максимум, на что он может надеяться — это что меня тихо закопают, «Дакоту» уберут отсюда куда-нибудь и ещё не оставят следов крови у него на бетоне. Аллах и-джалю хадд эль-бас. Бог не допустит худшего. Я сидел и напряженно думал о своем соседе.

Мои часы показывали четыре, у меня оставалась последняя сигарета, когда я услышал его шаги. Я постучал в дверь. Он остановился, я слышал, как он шаркал ногами, потом подошел к двери и подал голос.