Темная сторона неба

Побегав вокруг самолета и друг за другом, аэродромная власть раскопала наконец полицейского — того самого, что чинил мне допрос после моего возвращения из Мехари, но я все равно не помнил, как его зовут. Мы рассказали фабулу трижды: раз для полицейского, чтобы он уяснил общую идею, другой раз — для него же, уже на месте, и ещё раз — для занесения на бумагу. Каждый раз все было одно и то же, а именно то, что случилось на самом деле, но без упоминания выстрелов. Он не особенно в это поверил, он чувствовал, что чего-то здесь не хватает, чего-то такого, что объясняло бы действия Юсуфа. Но руки Кена он не заметил.

Я ускорил прохождение дела, возмутившись тем, что, мол, дают тут всяким Юсуфам свободно разгуливать по аэродрому. Аэродромная власть нехорошо посмотрела на меня, но потом присоединилась к попытке спустить дело на тормозах.

В конце концов полицейский с кем-то долго говорил по телефону, и из разговора было видно, что тот человек не расположен долго разговаривать в пять часов утра. Потом полицейский забрал наши письменные показания и улыбнулся нам.

— Синьоры, вы можете лететь. Конечно, вы вернетесь, если того потребует расследование?

Я быстро сказал «да», пока Кен не начал возражать. На меня работало то обстоятельство, что когда мы очутимся за пределами страны, а разыскать нас будет трудно, то для них это будет удобным предлогом не проводить слишком дотошного расследования. В настоящий момент они были бы очень рады моему отбытию: если бы они начали расследование сейчас, то единственно, что им удалось бы установить, это тот факт, что им следовало бы провести расследование в отношении меня ещё раньше.

Но формально я был свободен приезжать сюда и уезжать, а в моей работе это было большим делом.

Полицейский подошел к двери и пожал нам обоим руку. А потом сказал:

— Это тот парень, которого вы привезли с собой из Афин, командир?

Я кивнул. А он вздохнул и посмотрел на бумажки, которые держал в руке — наши показания.

— Это как я вам и сказал тогда: молодежь — это такой своенравный народ, никого не слушают.

И это было близко к правде.

Больше у нас дел не оставалось, за исключением того, что «Пьяджо» стоял носом к ангарам, а на бетонном покрытии в свете звезд были видны пятна, похожие на масляные, и некоторые из них были действительно масляными. Мы оттолкнули самолет назад, залезли в него, и Кен повел меня по цепочке приготовлений к полету.

Я одел пару легких пластиковых наушников, похожих на обтекаемой формы стетоскоп, включил радиотелефон, снял машину с тормоза, и она двинулась с места.

Имея управляемое носовое шасси, «Пьяджо» катился легко и быстро, но о самолете много не скажешь по тому, как он катится по земле. Кен тихо и спокойно сидел в правом кресле, положив левую руку на колени. В тусклом синеватом свете кабины лицо его выглядело напряженным, он неторопливо перекатывал из угла в угол рта незажженную сигарету.

Я довел самолет до начала взлетно-посадочной полосы и остановился.

— Прошу — контрольную карту.

Кен стал излагать мне карту пункт за пунктом, а я бегал руками по переключателям и ручкам, там проверяя, там устанавливая. Вибрация от двигателей передавалась на все эти ручки, но самолет ещё не ожил, живым он будет в полете. А пока что это было нечто вроде домашнего животного, которое я, как я надеялся, знал, но особого доверия к нему не питал. А пока я четко выполнял набор предполетных правил хорошего тона.

Смесь — богатая… Двигатели — максимум оборотов… Рычаг управления двигателем — законтрен… Топливные баки — подключены концевые… Топливные бустерные насосы — включены… Закрылки — 20 градусов… Люки — закрыты… Груз — закреплен…

Кен осторожно пристегнулся к креслу, затем убавил свет до минимального — чтобы видны были стрелки приборов и цифры. Отражение в стекле стало не так заметно. Ночь оставалась по-прежнему темной и полупрозрачной. В некоторых фонарях вдоль полосы топливо выгорело, и вереница огней напоминала поэтому рот с отсутствующими зубами.

Кен взглянул на меня:

— Как, о'кей?

Я кивнул. Он нажал кнопку радиопередатчика на штурвале и сказал:

— «Пьяджо» просит разрешения на взлет.

Вышка прокашлялась и ответила:

— «Пьяджо» взлет разрешаю.

Я обвел взглядом кабину и успокоил дыхание. Я долго был пилотом на «Дакоте», слишком долго. Теперь мне предстояло выяснить, что я представляю собой как пилот без «Дака». А приходилось начинать с ночного взлета и без подходящего инструктажа.

«Отличный небольшой самолет без изъянов, — мелькало у меня в голове. Поставить закрылки на 20 градусов, поставить рычаг управления двигателем на 48 дюймов, и он взлетит на скорости 60 узлов. Индикатор воздушной скорости дает отставание, так что можно отрываться при 55…»

Кен снова спросил:

— О'кей?

— Да.

Я отпустил тормоза и медленно поставил рычаг управления двигателями на максимум.

Машина дернулась вперед, кабина наполнилась шумом двигателей, более трескучим и пронзительным, чем у «Пратта и Уитни» «Дакоты». Я мягко переложил руль, ожидая, когда он начнет реагировать на увеличение скорости.