Темная сторона неба

Наушники радиотелеграфа ожили. Я тихо крутил ручку, пока не попал на частоту, как мне подумалось, Афин. Слышались отдаленное жужжание и потрескивания. Я прибавил звук и стал ждать, когда секундная стрелка на моих часах дойдет до ровно 7.30.

Точки-тире начали забивать треск, они слышны были вполне отчетливо, чтобы я мог разобрать позывные. Потом эти звуки растворились в треске.

Я надвинул наушники поплотнее на уши и стал осторожно подстраивать радиотелеграф. Мы находились не близко от Афин, но не так далеко, чтобы это имело значение для приеме на радиотелеграфе.

Опять появились точки-тире, и я начал записывать. Погода идет в закодированном виде, поэтому слова не доступны непосредственному логическому восприятию. Я уже был вполне опытным в этом отношении и не торопился с ходу пытаться распознать смысл передаваемого.

Через пять минут у меня заболели уши, листок бумаги покрылся знаками, словно я упражнялся в алгебре. Я подумал, что тут хватит материала для нас. Кен заглянул ко мне и поинтересовался:

— Ну и чего там хорошего?

— Чуть-чуть подождать надо.

Я выбрал данные из трех точек, наиболее заинтересовавших меня: это сами Афины, Ханья на Крите и Пилос на Адриатическом побережье Греции. Их я и начал расшифровывать.

Из афинской передачи я многое упустил, но для общего впечатления хватало и того, что было: у них стояла по-прежнему ясная погода, местами облачность. В Ханье было почти то же самое, ветер от юго-восточного до восточного.

Пилос находился гораздо западнее и ближе к нам. Там-то и был фронт. Давление там понизилось до 980 миллибар, дули шквалистые ветры с сильным дождем, видимость составляла один километр, густая облачность опустилась до пятисот футов от земли. Но сообщение о направлении и скорости ветра я упустил.

— И чего там хорошего? — снова спросил Кен.

— Такое впечатление, будто кто-то гонит на нас вал. Дай мне карту.

Он оставил штурвал и передал мне планшет с картой. Я пристроил карту на коленях, и меня стало охватывать беспокойство.

Летя прямым курсом, мы так над морем и дошли бы до Саксоса. Но примерно в 70 милях от него нам надо было пройти между южной частью греческого материка и Критом. Это был хороший, широкий пролив, если не считать, что кто-то как нарочно набросал там островов — это было характерно для всех морей вокруг Греции.

И вот там-то и находился фронт.

Запустив руку в волосы, я сидел и делал карандашом кое-какие вычисления. Если придерживаться своего курса, мы едва разойдемся с южной оконечностью самого северного острова Цериго, высшая точка которого составляла 1660 футов. Между этим островом и следующим крупным островом к югу, Антикифирой, есть пролив расстоянием восемнадцать миль. Только и между ними есть островок — кусок скалы под названием Пори, слишком маленький, чтобы на нем ещё была проставлена отметка высоты, но вполне вероятно, насколько я знаю греческие острова, что он торчит из моря футов на пятьсот.

Таким образом, у нас оставался узкий канал между Цериго и Пори. В хорошую погоду пройти там — никаких проблем, и в плохую на высоте в десять тысяч футов — тоже никаких проблем. Но не когда там идет фронт и мы должны поднырнуть под него на высоте в пятьсот футов при скверной видимости и сильном боковом ветре. К тому же, когда сверху над нами будет плотный слой грозовых туч, у нас будут слабые шансы получить радиопеленги.

Кен спросил:

— И где это будет?

— Вот посмотри. Принял управление.

— Передал управление.

Я положил руку на штурвал и почувствовал тепло и влагу от руки Кена. Другой рукой я передал ему карту. Он поизучал её некоторое время, а затем спросил:

— Но до этого острова, Саксоса, это ведь не дойдет? Мы там сядем?

— Если долетим. А если мы действительно хотим быть богатыми, почему бы нам не вернуться в Ливию и не украсть там нефтяную скважину?

— Самолет измажем. — Он внезапно улыбнулся. — Мы уже богаты. Нам нужна только более или менее точная прокладка и более или менее точное пилотирование, вот и все.

— Вот именно.

Я пытался определить, где же начнется фронт, и не мог. Я не знал, насколько он глубок. Но если он настолько грозен, как сообщал Пилос, то глубина его составляет около полсотни миль.

Кен перевернул правой рукой левую руку на коленях и взглянул на часы.

— Семь сорок. Сейчас мы должны быть снова на курсе. Держи шестьдесят два.

Я медленно переложил штурвал и изменил курс на пять градусов. Кен впервые за этот рейс начертил на карте маленький прямоугольник — знак мертвой зоны при исчислении курса. И рядом проставил время.

Я посмотрел на карту. Последний кружок, зафиксировавший наше уточненное местоположение, относился к 7.25 — за пятнадцать минут, или за полсотни с лишним миль, до этого. Для прохождения под фронтом в районе сужения мы нуждались в чем-то посущественнее, чем этот мертвый прямоугольник.

— А как насчет более или менее точной прокладки, про которую ты тут говорил? — спросил я.

Кен улыбнулся.

— Ищи данные, а я сделаю.