Темная сторона неба

Я стал делать поворот. «Пьяджо» прошел заданный курс, потом снова прошел его в другую сторону, затем нехотя принял новое направление, тяжело покачиваясь. При небольшой скорости и порывистом ветре «Пьяджо» требовал оптимального вмешательства, но я слишком вмешивался в его дела, будучи неспособным понять, где им управляю я, а где он подчиняется порывам ветра.

И вот мы попали в шквал. «Пьяджо» задрожал, и тысячи молоточков забарабанили по крыше кабины. Стекла сделались мутными от воды, потом так же быстро очистились. Кен кивнул на стекла.

— И стеклоочистителей никаких не надо. Поток воздуха все-таки сильный, раз стекла чистые. Так оно обычно и бывает.

Шквал был сильный, слишком сильный для арьергардного сектора фронта. То, что мы увидели впереди, показалось водопадом. Я забеспокоился: и без того среди этого ветра и дождя нет никакого горизонта и представления о дистанции, никакого понятия, идем ли мы со снижением или на подъем, что же будет, когда мы столкнемся с этой лавиной?

Барабанные удары дождя прекратились. Взглянув вперед, я понял, что слово «видимость» превратилось в бессмыслицу. Выглядывая воображаемые острова, я мог спокойно влететь в море.

— Иду по приборам, — сказал я, — а ты посматривай.

— Есть посматривать.

Я проверил обороты и температуру двигателей, потом нагнулся и весь сосредоточился на приборах пилотирования вслепую. Их шесть главных: индикатор скорости, искусственный горизонт, вариометр, потом отрываешь взгляд на радиовысотомер, что в стороне от центральной секции приборной панели, опять на панель — на радиокомпас, на прибор крена-поворота. И снова по цепочке: индикатор скорости и пошел дальше… Два круга в секунду. Так и идет. Убрать крен, восстановить высоту, сбавить скорость… И опять. И цифры, цифры, проверка на реакцию. Нужно успеть поставить рычаг вправо и тут же правильно оценить показания на том или другом циферблате. Какое тут искусство полета? Какая борьба не на жизнь а на смерть? Просто решаешь маленький тест на рефлексы. Два круга в секунду. И снова два круга в секунду. Зато живой.

«Приборы не много тебе скажут, когда ты летишь среди греческих островов». А кто или что скажет? Радио? Нет. Поздно насчет радио — здесь, на такой высоте. Единственный путь — это развернуться и мотать отсюда к чертовой матери. «Что же делал осторожный Джек Клей в других подобных ситуациях в своей жизни? В других полетах?»

«Пьяджо» слегка дергался, повинуясь моим приказам. Я бросил штурвал, потом тут же судорожно схватил его. Ладони у меня были мокрые.

Дождь снова забарабанил по кабине. Рядом со мной Кен что-то пошарил, потом щелкнула зажигалка, и её пламя показалось очень ярким во тьме кабины. Запахло дымком.

Кен протянул мне сигарету, я не отрывая глаз взял её, затянулся глубоко-глубоко и сладко, потом вернул сигарету Кену.

Что-то похожее на панику миновало, но какое-то беспокойство осталось.

Дождь прекратился. Машина стала держаться увереннее, продолжая идти на высоте 400 футов и рыская в пределах одного-двух градусов. Но градусы сейчас не имели большого значения, мы были слишком зажаты. Из-за градуса-двух мы и не врежемся ни во что, и не избежим столкновения. А если мы были на опасном направлении, то нас спасло бы определение собственного местонахождения.

— До Пори сколько? — спросил я.

— Да вот смотрю.

Я ничего не сказал. Потом мы передавали друг другу сигарету, карту.

— Около восьми миль. Почти точно справа по борту.

— А ты не думаешь, что мы ушли на юг от курса, здорово на юг? Миль пять, как?

— Да, а потом как минимум пару миль вперед. А с чего это тебе взбрело?

Я вернул Кену сигарету. А с чего это, действительно? С того, что у меня было предчувствие, вот и все. Первое правило в летном деле — это не верить своим предчувствиям, инстинктам. Но результатом пятнадцати лет полетов оказывается целый новый набор инстинктов. Помимо своей воли учитываешь баланс факторов, вероятностей, смутных намеков… И появляется предчувствие.

Оно и подсказало мне: к югу от курса. Почему?

Я слишком был занят ведением самолета, слишком поглощен маневрами между облаками, слушанием этого американского корабля…

И я сказал:

— Делаем поворот к северу.

— Что? — Кен непонимающе уставился на меня. — За каким дьяволом?

— Мы находимся к югу от курса.

Я четко переложил штурвал влево. Компас заколебался, затем его стрелка начала смещаться к северу. Новый шквал обрушился на нас.

— Черт тебя попутал, Джек! — Он ударил здоровой правой рукой по планшету. — Ты все испортишь, мы же совсем заблудимся, и все из-за того, что у тебя появилась какая-то идея… — И вдруг закричал: — Резко влево!

Я повернул штурвальное колесо на целый оборот, поставил машину на левое крыло, дал полный газ. Машина взвыла, зависла в воздухе и пошла резко влево.

Я громко крикнул:

— Скажи мне, когда пронесет!

Он висел, держась за правое стекло, и смотрел вперед.

— Вот — теперь. Теперь проехали.

Я отпустил штурвал, дав ему вернуться в прежнее положение, выровнял крыло, сбавил газ.

— Что там было? — спросил я.

— Вон. — Кен показал в сторону левого борта. — Твой проклятый остров, Пори.