Темная сторона неба

— А вот теперь я начинаю думать. Я не так много знаю о греках этого острова, но знаю, что это не дикари и они не станут делать фетиша из куска металла. И если они хотели бы упрятать его, то куда легче было бы отволочь его в море. Есть только один человек, как я думаю, который хотел бы превратить разбитую «Дакоту» в старую гробницу. Это пилот.

— Моррисон, — добавил Кен. — Тот тип, который пригнал её сюда. — Но тут же покачал головой. — А, ненормальность какая-то.

— Только мне не говори, что это ненормально. Мы и так знаем, что ненормально. Заем, что первые драгоценности только через десять лет прибыли отсюда в Афины. Знаем, что кто-то взял и посадил здесь деревья вокруг «Дака». Причины всего это и не могли не быть ненормальными.

— Да, может быть и так. Ну и что? Ты думаешь, Моррисон жил здесь?

— Именно так я и думаю.

Кен обратился к Николаосу:

— Здесь, на острове, нет другого иностранца, англичанина?

Николаос развел руками.

— Нет. Был пилот с самолета, но он уехал.

— Когда? — настоятельно спросил Кен.

— Моррисон должен быть человеком нашего возраста, — продолжил я. Это англосакс, так что он не смог бы сойти за грека. И у него вполне могут быть шрамы на лбу, которые он заработал, когда сажал здесь «Дак» и ударился о скалу.

Кен стал присматриваться к Николаосу. Внезапно хищная улыбка расплылась на лице Кена. И он тихо произнес:

— Привет, Моррисон.

— Нет, — сказал Николаос, — я немец, я приехал сюда…

Я резко перебил его:

— Брось ты это. Десять лет назад это, возможно, была хорошая идея сделаться немцем. Никто не подумал бы, что англичанин пойдет на это. А теперь все снова добрые друзья.

Николаос медленно переводил взгляд то на одного, то на другого. Ветер усиливался и становился все холоднее, на нас упали новые капли дождя.

— Тут недалеко, на Саксосе, ждет настоящий немец. Он разберется тут с тобой за десять секунд и не будет рассыпаться в галантности, как мы.

Я дал Николаосу подумать и уже более спокойным тоном произнес:

— Время идет. Десять лет прошло, а сейчас ждать невозможно. У нас совсем нет времени.

— Хорошо, — согласился Николаос. — Что вам нужно? — Голос его звучал устало, но теперь более естественно.

— Драгоценности, — ответил Кен.

Николаос отрицательно замотал головой.

— Я продал их. Одному человеку в Афинах.

— Нет, — возразил я. — У меня нет сейчас времени объяснять тебе, откуда я знаю, что ты их не продал, не все продал, но просто поверь, что я знаю. И мы заключим сделку насчет остальных.

Он снова покачал головой.

— Говорю же вам…

Я разозлился.

— Нечего мне говорить! Человек, у которого ты украл их, наваб, сидит сейчас на Саксосе, пережидает погоду. Через несколько часов они схватят нас за горло. Или ты заключаешь сделку с нами — или будешь говорить с ним. Но с ним ты никакой сделки не заключишь. Это его драгоценности — ты помнишь это? Передай остальное нам — и ему будет неважно, есть ли ты на свете или нет тебя.

Он долго смотрел на меня. Ветер снова налетел на нас. Горизонт спрятался за тучами.

Николаос медленно произнес:

— Вы их купите у меня?

— Ты получишь свою долю из того, что мы получим за них.

— Какие у меня гарантии?

— Никаких гарантий, — ответил я, — но альтернативу получишь паршивую.

Он какое-то время посмотрел себе под ноги, а потом промолвил:

— Встретимся с вами в кафе.

34

В кафе имелась маленькая печка, работавшая на мазуте, и мы сидели, сгрудившись вокруг нее, греясь и попивая коньяк. Фронт настиг нас раньше, чем мы успели добежать сюда. Снаружи дождь барабанил по стеклам, вода начинала проникать под дверь и стекать по лестнице.

Хозяин стоял над нами с бутылкой в руке. Он, похоже, поверил в то, что мы совершили вынужденную посадку, и у него, как жителя острова, это вызвало заложенное в нем с детства радушие к потерпевшим кораблекрушение морякам. И у него это выразилось в коньяке. Отчасти я был согласен с ним, так было до некоторого времени, но не сейчас. А пока что я трудился над четвертой дозой коньяка.

Я старался довести до его понимания, что если он хочет проявить радушие, то пусть это сделает в форме какой-нибудь еды. Эта идея пришла к нему, словно озарение, и он подался в дальнюю комнату, чтобы воплотить её в жизнь.

Кен оперся спиной о стену и закрыл глаза. В этом заведении было темно и мирно, а доносившийся с улицы звук дождя делал обстановку ещё уютнее. Я взглянул на часы: было 10.15. Фронт повисит у нас над головой ещё два-два с половиной часа. Раньше двенадцати наваб сюда не заявится.

Через некоторое время хозяин появился с тарелками, сыром, медовым пирогом и ломтем хлеба. Я поблагодарил его и предложил заплатить за еду, но он и слышать не хотел об этом. Я снова поблагодарил его.

Кен оторвался от стены и принялся есть. Помещение наполнилось влажным теплом с запахом нефти. Мы расстегнули молнии на куртках, насколько это позволяла необходимость скрывать, что у нас есть пистолеты на поясе.

Я закурил и откинулся от стола.

— Как рука?

— Задеревянела. Но думаю, с ней все нормально.

Он снова прислонился к стене, закрыл глаза и обмяк. Вот она пилотская привычка: ничего не делай, если нечего делать.