Темная сторона Петербурга

Тетка — Любовь Федоровна Столбцова, так было написано на визитке, прикрепленной к щитку, — перекинула реверс и повернула ключ; в трамвае загорелся верхний свет — я увидел напротив свою ошеломленную встревоженную физиономию. Теперь я уже не был таким бесчувственным, как несколько часов назад.

Значит, прихожу в себя, прозвучала в голове почти радостная мысль — словно отдаленное эхо.

Трамвай дернулся и пошел, раскачиваясь, вперед.

— Лет пятнадцать назад я их видела! — проорала мне женщина-водитель со своего места. Я вздрогнул. Трамвай скользил по путям, со скрежетом подтормаживая перед перекрестками. В темноте за окнами плыли огни домов и машин, я смотрел вперед и видел в темном стекле себя и усталое лицо вагоновожатой.

— На Ольгинском пруду. У меня тогда… ну, в общем, мысли такие в голове были. Не сложилось с одним парнем, ну и все, горе, беда, жизнь поломана. Иду, реву… В глазах темно. Думаю — вот бы только решиться да разом все кончить. И вдруг что-то блеснуло передо мной… Я так удивилась. А меня будто рукой кто-то толкает в плечо. Ну вот как люди, бывает, толкают: опомнись, мол, что ты делаешь? Тут у меня все лишнее из головы и выскочило. Перепугалась и побежала домой. А потом люди мне рассказали…

Жили здесь когда-то такие — Карл и Эмилия… Эмилия была вроде дочка богатого фабриканта. А полюбила простого парня-сироту. Родители ее не хотели ей такого жениха. Надеялись, что блажь у дочки пройдет. Сосватали богатенького, посолиднее. А Карла этого в солдаты решили отдать. Ну, только не вышло ничего.

Эмилия сбежала из-под венца — прямо в свадебном платье. Тут раньше дачи были, лес… Вот в этом лесу они и умерли вместе. Кто говорит — в пруду утонули. Кто — застрелились. Точно не известно.

Там, где ты стоял, была их могила. На кладбище ведь самоубийц не хоронят, знаешь? Был на том месте крест, но потом снесли, все в асфальт закатали. Здесь раньше и улица была по их имени. После войны, где-то в 52-м, переименовали в Тосненскую, а потом вообще весь район перестроили… Но они-то сами остались, понимаешь?

Впереди из темноты показалась остановка, освещенная фонарем. Трамвай начал тормозить, и я увидел людей, которые стояли снаружи под дождем, ожидая, когда вагон остановится. На всех лицах было написано нетерпение.

Вожатая остановила трамвай, открыла двери. Люди, мокрые и продрогшие, поднимались в вагон, пихались, задевая меня локтями, с недовольством оглядывая того, кто мешал им, стоя на пути.

Женщина на водительском месте смотрела на мое отражение в лобовом стекле, смотрела серьезно и внимательно. Уголки ее губ изгибались вверх, как будто она сдерживала улыбку или, наоборот, плач. Я подумал, что в молодости она была, наверное, очень миловидна, да и теперь еще сохранила остатки той красоты. Если б не усталость, будто серой пылью укрывшая и смазавшая черты…

Потом она развернулась и поглядела на меня в упор — на меня настоящего.

— Ты понимаешь, почему они остались? — спросила она меня.

Я кивнул и выскочил под дождь, помахав ей на прощанье рукой.

Пошел пешком. Вымок, зато окончательно протрезвел, и в голове все, наконец, встало на свои места.

Уже в метро я вынул из кармана мобильник: на дисплее светились четыре сообщения о неотвеченных вызовах за последний час.

Новый входящий пришел через пару минут.

Я ей даже заговорить не дал.

— Прости, — сказал, — меня, Кира! Я идиот. И я люблю тебя.

Часть третья ЛЕНИНГРАД

ЧЕЛОВЕК В ОЧЕРЕДИ

Место не установлено

Моя бабка всегда казалась мне существом нелепым, будто из другого мира. Она не признавала никаких пустопорожних разговоров. Никаких.

Всякого рода любезности были для нее хуже, чем свист ветра в ушах. Поздравления, пожелания счастья, сплетни и новости от родных она переносила с равнодушием глухого, которого заставили слушать оперу.

О людях она судила только по их поступкам, и оттого ко всякому новому человеку очень долго приглядывалась. Дела она предпочитала словам, а если заставала кого-то из нас висящим на телефоне, тихо ворчала про себя «ботало коровье» и, презрительно не замечая, проходила мимо.

Ее бесконечное стремление к порядку и крайний прагматизм вызывали во мне порой настоящее бешенство. Как-то раз, обнаружив на моем столе целую армию пластилиновых монстров, которую я старательно лепил всю неделю каникул, она решила, что пластилин собирает слишком много вредной пыли. Поэтому, не говоря ни слова, скатала все мои великие труды в единый бесформенный комок и вынесла его на помойку. Где я и обнаружил его спустя час напряженных поисков. Поскольку монстры были уже безвозвратно погублены, я напрасно исходил ядом в адрес бабки.

А злился я еще и потому, что фанатичная любительница порядка сама загромождала мебель нашу всякой ерундой.