Темная волна. Лучшее

— «Чья нога не ступала на землю», — задумчиво сказала она. — Чья же не ступала?

* * *

Васю она нашла на прежнем месте — он был частью веранды, как один из столбов, держащих ее крышу. Когда он увидел Марешку, его глаза вспыхнули радостью и узнаванием, как будто он давно любил её и ждал, и вот, наконец, дождался. Заросший балянусами рот по-прежнему внушал ей ужас и отвращение, но, повинуясь безотчетному порыву, она подошла и поцеловала Васю в лоб.

— Где-то здесь должна быть последняя бусина, она мне очень нужна.

С огромным усилием, как будто на каждом пальце у него висело по ведру воды, Вася приподнял искривленную руку и показал на свой скрытый под ракушками рот.

Марешка поняла, что ей предстоит сделать, и задрожала. Васин палец указал ей за спину, она повернулась и увидела, что солнце уже садится, что его монета уже стала медной, что время, отведенное ей про-папой, кончается. Она повернулась к Васе, нерешительно подняла руку к его лицу.

Он прикрыл глаза — не бойся. Все будет хорошо.

С криком Марешка оторвала первые несколько ракушек, въевшихся в кожу. Потом еще и еще. Ракушки хрустели, кожа натягивалась и рвалась, Марешкины пальцы стали липкими от крови. Балянусы уходили глубоко, вместе с их коркой отрывались куски плоти, но Вася не двигался, пока Марешка не оторвала последнюю ракушку и, рыдая, не опустилась ему на колени, растирая по своему искаженному лицу слезы и кровь. Тогда он открыл глаза.

— Давай руку, — сказал он.

Марешка подняла руку к его рту и он выплюнул ей на ладонь блестящий медный шарик.

— Не плачь, — сказал он. — Я тебя так давно ждал, Марена Свароговна.

— Я — Савельевна, — всхлипнула Марешка, доставая из кармана головоломку и надевая на нее последнюю бусину. — Савельевна.

— Сама увидишь, — Вася улыбнулся разорванными губами. — Ради моей любви к тебе, Марена, закрой мне глаза.

Марешка закрыла Васины глаза своими руками, а потом поцеловала его в оба века. Он замер и стал мёртвым, а она так и сидела на его коленях, дергая бусины в своей головоломке. Как и предыдущие сто пятьсот раз, ничего не получалось.

На веранду пружинистой походкой вышел про-папа. Он казался очень довольным и напевал красивым грудным голосом: «Я вижу, как закат стекла оконные плавит, день прожит, а ночь оставит тени снов в углах…»

— Ну что? — обратился он к Марешке. — Готово? Если нет, то пойдем на пляж.

— Солнце еще не закатилось, — ответила Марешка, не поднимая на него глаз, двигая бусины.

— К чему оттягивать неизбежное? — спросил про-папа, и тут оба они обернулись на хлопанье крыльев. Третий черный голубь опустился на перила веранды.

— Почтовый голубь принес послание, — сказала птица. — Для Марены. Вспомни, кто ты есть, Марена Свароговна. Посмотри…

Голубь жалобно вскрикнул, когда про-папа одним неуловимым движением схватил его с перил, поднес ко рту и откусил ему голову острыми белыми зубами. Потом похрустел, проглотил, а тело выбросил в сад.

— Нямка! — сказал про-папа. — Съел, урча. Сорт «белдам», не иначе. На чем мы остановились, Мареш?

Закат заливал фальшивый мир-ловушку сочным медным светом. Про-папа смотрел на нее своими ракушками.

— А где мама? — спросила Марешка.

— Зачем тебе мама, когда есть я? — пожал плечами про-папа. — Нужна будет — позовем, или новую сделаем. А хочешь — ту, настоящую сюда заберем.

Марешка вздохнула, чувствуя, как собирается в ней белая, ледяная ярость, как первый буран настоящей зимы. И в ее нарастающем накале, как в свете люминесцентной лампы, она вдруг увидела богов.

Себя и его.

* * *

Она видела себя.

Прекрасная зрелая женщина в легкой тунике шла через поле, касаясь золотой рукой склонившихся колосьев.

Белая мраморная статуя воздевала ладони, призывая из земли щедрую жизнь и зеленую силу.

Темная, могущественная сущность клубилась под землей, мчалась сквозь почву, всходила ростками, поднималась в небо, дождем бросалась обратно, впитывалась в трещинки, в поры земли, потом замирала в зимнем сне.

Люди несли на палке набитое соломой чучело, одетое в рубаху последнего умершего в селе человека, подвязанную поясом последней вышедшей замуж невесты. Они пели:

Несе смерть из веси, а ново лето до веси.

Здравствуй, лето любезно, обилье зелёно!

Худенькая девочка в черной футболке лежала на холодном кафеле роскошной ванной комнаты, поскользнувшись и ударившись головой.

И она же, Марешка, стояла сейчас на веранде в несуществующем кармашке мира, куда ее заманил вот этот, темный, жадный, который хочет забрать ее, как забрал ее отца.

— Велес, — сказала Марешка огромным гулким голосом. — Я тебя знаю.

На его месте видела она прорезь древней тьмы, из которой смотрели горящие голодом глаза, видела мрачного рыцаря в тусклой темной броне, и худого старца выше деревьев, и огромного черного волка, крадущегося по подлеску к пасущемуся стаду священных быков.

— Вот тебе игра, — сказала она и бросила головоломку вверх. Она раскрутилась, вырастая, заполнила собой все небо, весь мир.

Боги Марена и Велес стояли в космической пустоте, а позади, треща, рассыпались в темную труху остатки веранды, пансионата, моря.