Темница тихого ангела

Все, что касалось этого дела, адвокат принимал близко к сердцу. Причина теперь Торганову известна. Хотя Николай понимал, что Алексей Романович несколько сгущает краски и порой случайные факты связывает в единую цепь. Ну, может, капитан Рудаков и был убит не случайно, хотя это не доказано. Рыболовы отравились – ну ведь была проведена экспертиза: наверняка она подтвердила наличие в желудках и крови погибших суррогатного алкоголя. Отца Володи Юркова забили ломом, но ведь он и прежде встревал во всякие пьяные драки. Если это заказное убийство, то почему бы не совершить его как-то иначе? Правда, как именно, Торганов не знал. Трудно было поверить, что по одной причине может произойти столько смертей. Очевидно, Шамин свалил все в кучу. И то, что на него самого напали – так это было разбойное нападение с целью завладеть деньгами адвоката, одного из тех, кого в народе и без того не любят. Конечно, Алексей Романович – хороший человек, замечательный даже, но Николай понимал, что в некоторых своих выводах он перегибает палку. После того, как Шамин признался в своей любви к Татьяне, Торганов, сочувствуя своей бывшей однокласснице всей душой, считая ее неспособной на убийство, решил, что виной тому, что дело не было пересмотрено, сам Алексей Романович: по всей видимости, он так носился с идеей заговора, что его начали считать сумасшедшим. Однако реальные факты у него на руках, и Торганов, признавая их убедительность, все же действовать решил иначе, а не так, как они договорились с Алексеем Романовичем.

Конечно, ко всем этим выводам Торганов пришел не сразу. Дня три он все тщательно анализировал, а время для этого было – теперь он безвылазно находился в доме Алисы, сидел за компьютером, работал, общался по телефону с Витальевым. Издательство решило выпустить и другие книги Николая – те, что когда-то были напечатаны русскоязычным издательством в Нью-Йорке. Теперь Григорий Михайлович Витальев не боялся рисковать – писатель Торганов вошел в моду. Николай, слыша доносящийся из телефонной трубки голос, тоже был немного доволен собой. Однако что-то не давало ему заслуженно радоваться жизни, вероятно, ожидание успехов еще более грандиозных. Хотя, скорее всего, этим «чем-то» было все-таки дело Рощиной. С ним надо заканчивать. И потому он решил поговорить с председателем комиссии вопреки договоренности с Шаминым.

Василий Ионович очень обрадовался, когда увидел его в своем кабинете. Перед Локотковым стояла бутылка французского коньяка.

– Как ты вовремя! – обрадовался академик. – А то тут у меня, понимаешь, юбилей, я уж хотел отметить, а одному как-то несподручно…

На самом деле бутылка была уже на треть пуста, и, если судить по блестящим глазам заслуженного человека, коньяк из нее испарился не сам собой.

– И сколько же вам стукнуло? – поинтересовался Торганов.

– Кого стукнула? – не понял Василий Ионович, разливая коньяк по рюмкам.

– Я о вашем юбилее говорю.

– А-а-а, – вспомнил академик. – Точно: ровно шестьдесят лет назад, когда мне было лет, как тебе сейчас, даже меньше, мы как раз проводили опыты с зарином – проверяли степень минимальной концентрации, при которой наступает летальный исход. Я же молодой был, все на себе испытывал. И что удивительно: крысы дохнут, а я живой… Давай за это выпьем!

Они чокнулись и выпили коньяк залпом, как водку. Правда, Николай не понял, за что они пили.

– За жизнь во всем мире, – объяснил Локотков, закусывая коньяк лимоном и не морщась при этом.

Он тут же наполнил рюмки по второму разу.

– Они дохнут, а я живу, – продолжил академик. – Правда, от сильного миоза страдал: это когда зрачки сужаются почти до полного исчезновения. А когда мы стали увеличивать экспозицию…

Василий Ионович прищурился и после паузы предложил:

– Давай за это по рюмочке!

Выпили за увеличение какой-то экспозиции.

– А потом, несмотря на все мое сибирское здоровье, скрутило меня: дышать не могу, рукой и ногой пошевелить тоже, ну и не вижу ничего. И такая головная боль! Терпеть мочи нет! Словно в тиски голову зажали и давят, давят…

Академик обхватил мощными пальцами свой лысый череп и, напрягаясь, стал демонстрировать Николаю, как боль сдавливала его шестьдесят лет назад.