Темное дело

Ушел, чтобы на следующую весну вновь встретить женщину по имени Инна, у которой — только не нужно смеяться, мы предупреждали, — дочь восьми лет и своя квартира, естественно…

Ему бы задуматься, Борису-то Николаевичу, остановиться бы, но нет, не верим мы в судьбу даже сейчас, а уж тогда-то и подавно не верили! И вновь все повторилось: Инна, дочка, семь прожитых в мире и согласии лет и все — гуляй, Вася!.. Но почему?!! За что?!! С какой такой стати?!!..

Нет ответа.

Дальше — уже традиционный скандал, крики, слезы, последний взгляд, тяжелый вздох по поводу садового участка (все-таки есть разница, чувствуете?)…

И вновь весна, и вновь Инна. Очередная.

Третий цикл замкнутого Бог весть кем круга Борис Николаевич принял стоически, по-мужски разумно и мудро. Ну, что тут поделаешь, судьба, сучка!..

Четыре женщины… И каждый раз одно и то же!

От последней Инны он, Борис Николаевич, уже ждал удара — хотя, если задуматься, какой это удар! — ждал с нетерпением, с каким-то мазохистским наслаждением. Вот еще год остался, восемь месяцев, четыре, два, один, неделя… Ну же?! Ну?!..

Вот оно. Наконец-то!

НЕ НУЖЕН БОЛЬШЕ БОРИС НИКОЛАЕВИЧ.

И этой Инне не нужен. И ее дочери, естественно, тоже. Все. Отработал свое, майор, иди гуляй себе дальше. Понятно…

А что понятно? Что???

Надоел? Нет. Дочери не нравлюсь? Да нет, и здесь, кажется, все в порядке. Болен? Здоров!.. Так в чем же дело? В чем?.. За что? ЗА ЧТО?!..

И билась в раскаленных мозгах Бориса Николаевича простая мысль, что такова судьба всего мужского населения планеты, что со всеми так происходит, со всеми, черт бы их всех побрал! И даже вывел он для себя формулу жизни — вот ведь в чем смысл, а вы бьетесь, дураки-философы! — очень простую формулу, состоящую всего из трех глаголов:

«Взяли — выжали — выбросили».

Ведь это, оказывается, так просто:

«ВЗЯЛИ — выжали — выбросили».

Или так:

«взяли — ВЫЖАЛИ — выбросили». Или:

«взяли — выжали — ВЫБРОСИЛИ»…

Какая универсальность! Какая законченность мысли! Какая простая и непредвзятая формулировка! Да он, Борис Николаевич, самый настоящий Спиноза! Архимед, е… его мать!..

Да здравствуют боги, придумавшие это, и пусть будут прокляты они же!

Нет, Борис Николаевич не сошел с ума, не испытал шока, не тронулся, не сбрендил и крыша у него не поехала — видимо, дала о себе знать армейская закалка. Просто несколько изменился физически — располнел, выпрямился, развернул плечи, слегка поседел, обрел мешки под глазами и какой-то странный стал голос. И всего этого сам Борис Николаевич не замечал до тех пор, пока вдруг не зашел к нему как-то сосед Ахмедзенко, хитрющий человек непонятной национальности, и не обмер, прошептав с порога:

— Николаич, ты что?..

— Не понял, — переспросил его Борис Николаевич, шагнул в сторону соседа, слегка нагнулся.

— А-а… — застряло какое-то непонятно слово в горле Ахмедзенко.

— Что с тобой?

— Счас, — только и выдавил из себя сосед и тихо испарился. Но спустя мгновение вдруг вновь соткался из пространства лестничной площадки и протянул Борису Николаевичу костюм:

— Примерь!

— Зачем? — удивился Борис Николаевич.

— Да примерь ты, ради Бога! — заорал в нетерпенье Ахмедзенко. — Ну!..

И он с силой толкнул Бориса Николаевича к зеркалу, на ходу стаскивая с него спортивную куртку, в которой обычно ходил Борис Николаевич по своей квартире, натягивая, привстав на цыпочки, широкий в плечах пиджак, и одновременно нашарив в карманах пеструю змею шелкового галстука…

— Гляди!

Борис Николаевич слегка отодвинулся — напористый Ахмедзенко едва не прижал его к зеркалу — прищурился, разглядывая свое непривычное в костюме и галстуке изображение. Что-то знакомое проглядывало в этом облике, но что именно — Борис Николаевич все никак не мог понять, пока сосед торжествующе не воскликнул:

— Один в один!

— Что?..

— С тебя бутылка!

— Да что такое?..

— Нет, — не слушал его Ахмедзенко, — не бутылка. Ящик! И обязательно «столичной»!..

— Да пошел ты!.. — вдруг заревел медведем Борис Николаевич и сильно встряхнул соседа. — Ты будешь говорить или нет?!..

— Ты на себя посмотри! — заорал Ахмедзенко, делая тщетные попытки освободиться.

— А что?..

— Ничего!..

— А все же?..

— Дурак!.. Ох, дурак! — засмеялся сосед. — Ну что, так и будешь меня держать? — Он даже ноги специально поджал, показывая, что висит в воздухе. — Николаич, совсем больной, да?..

Борис Николаевич неожиданно успокоился, отпустил Ахмедзенко. Вновь посмотрел на себя. И вдруг до него дошло…

Он придвинулся ближе и зеркальной поверхности.

Из зеркала на него испуганно пялился Президент России.

Тот самый — законно избранный, клявшийся на Конституции, отец нации и опора демократии. В мятых тренировочных штанах, которые язык просто не поворачивался назвать брюками, в несвежей сорочке, но зато тщательно выбритый, на фоне полосатых минских обоев и часов без кукушки — металлическая птичка была ловко сворована шустрыми детьми все того же соседа Ахмедзенко…

Но Президент! Ей-богу, Президент!

Ах, мать честна…

ОН.

С того самого дня все и началось…