Мне пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы не побежать в коттедж Далласа сразу по возвращении в школу вчера вечером. Ведь прошло целых три дурацких недели! Кроме открытки, присланной им в благодарность за рождественский подарок и подписанной «мистером Уокером», между нами, казалось, не осталось ничего общего.
Насколько я знаю, он посылал всем одинаковые три строчки, независимо от того, что ему подарили — кофейную кружку с конфетами, растение или затейливый медный браслет из числа тех, что мы учились делать целый семестр.
Как томящаяся от любви дурочка, я продолжаю перечитывать это обобщенное стихотворение в поисках скрытых намеков.
«Узрели… живую красоту… дней…» — возможно, речь о наших свиданиях на тайной скале над озером?
Я скучала и по общению с Йеном. Он вернулся в школу в гипсе и на костылях. По словам Джорджины — а она у нас всегда все узнавала первой, — он неудачно скатился на лыжах по самой сложной трассе — «двойному черному ромбу».
Я встретила его по дороге на урок французского, но все, что получила, выразив искреннее сочувствие, это краткое «спасибо» и еще более краткое «да» — когда я заметила, что понимаю, как ужасно для него пропустить выпускной баскетбольный сезон, но пожелала ему выздороветь к началу бейсбольных матчей.
Меня расстроило, что он так сильно злится на меня.
Ужин в честь возвращения прошел в мучительных повторениях того, как я провела часть каникул дома, а вторую половину — в Мексике, и изъявлениях притворного интереса к тому, где провели каникулы остальные. В основном я окидывала взглядом столовую в поисках одной каштановой с проседью шевелюры.
Даллас так и не появился.
Перед сном я уже чувствовала себя идиоткой из-за того, что вырядилась в новые джинсы и свитер, желая выглядеть ради него и утонченно, и небрежно. И даже понимая, что при встрече мы сможем лишь обменяться чинными приветствиями, я все равно брызнула духами за уши, надеясь, что нам удастся уединиться где-нибудь для
поцелуя.
Надежда не оправдалась. Я бросила пропахшие самолетной затхлостью джинсы в корзину для стирки и всю ночь металась и ворочалась в кровати. Утром мне оставалось лишь надеяться, что тусклую форменную одежду и темные круги под глазами затмит зимний загар.
Мне хотелось заранее заскочить в Коупленд-холл, взбежать по лестнице и броситься в объятия Далласа, пока еще никто не пришел в кабинет. Однако я сдержала свои порывы, старательно причесалась и поправила макияж, а потом еще медлила у входа до звонка, чтобы последней войти в класс.
Последней из семинаристов, во всяком случае.
— От Далласа ни слуху ни духу, — сообщила Джорджина, увидев мое озадаченное выражение лица.
— Должно быть, забыл о времени, загуляв в Техасе, — пошутил Томми, но рассмеялась в основном только Джорджина.
— Не могу сказать, что сильно расстроюсь, если он вообще не вернется, — хмыкнул Коннор.
— Разве ты не получил дерьмовую оценку за первый семестр? — спросил Филип.
— Вот именно, дерьмовую.
— Я буквально чертыхался, думая о колледжах, в которые теперь не поступлю, — добавил Джул.
— Мои предки звонили в дирекцию и нажаловались, — сообщила Лола. — Я еще в жизни не получала четверок с минусом.
Я промолчала. Как и Кристал. Правда, не знаю: потому ли, что она, так же как и я, получила пятерку или ей просто не хотелось, чтобы кто-то узнал, какие у нее на самом деле плохие оценки?
Прошло десять минут, а Даллас так и не появился.
— Может быть, кто-то должен сообщить миссис Кусинич или еще кому-то, что он не явился? — наконец предложила Кристал.
Никто не вызвался.
Очередные десять минут мы все посматривали то на часы, то на дверь.
— Не знаю, как вы, ребята, — сказал Филип, взяв свой рюкзак, — а я сваливаю отсюда.
— Я тоже, — подхватил Томми.
Джорджина, пожав плечами, последовала за ними.
Остальные тоже, по двое-трое, потянулись к выходу из класса.
Я прождала еще десять минут, но в итоге тоже сдалась.