Темное торжество

Разве только чтобы увериться — никто не сможет выведать, что он мертв.

Затаив дыхание, я устремляю свои чувства в сторону запертой двери. И слышу, как ровно и сильно стучит сердце кривобокого караульщика. А за запертой дверью гораздо тише и медленней бьется еще одно сердце. Итак, рыцарь жив. Ну, пока жив.

Ни дать ни взять ощутив прикосновение моего ищущего разума, пленник стонет.

Маленький страж ковыляет к двери и что-то гортанно бурчит сквозь прутья решетки. Узник стонет громче, и до меня доносится звяканье тяжелых цепей. Стало быть, он закован. Вот они, кандалы, которыми якобы гремят призраки!

Я наблюдаю еще некоторое время, пытаясь как-то разгадать распорядок дня караульщика: когда он ложится почивать, сколько времени спит и выходит ли отсюда вообще… Нет, не выходит. Он мочится в ведро, стоящее в дальнем углу. У стены сложены съестные припасы, стоит бочонок с пивом. Время от времени он приближается к двери — поворчать на подопечного, но дразнит его или, наоборот, пытается подбодрить, мне трудно судить.

Выждав так долго, как только позволяет осторожность, я тихо-тихо отхожу от двери. Я не могу утратить осторожность, стукнув обломком камня или шаркнув ногой. Пробираясь к лестнице, я говорю себе, что для одной ночи проделала неплохую работу. Выведала, где держат рыцаря, убедилась, что он еще жив, и разузнала, как его охраняют.

Придумать бы еще способ вывести его на свободу, сохранив при этом жизнь и ему и себе!

ГЛАВА 10

Вернувшись наконец в свои покои, я, вместо того чтобы сразу юркнуть под одеяло, подхожу к столу и снимаю с подсвечника две толстые белые свечи. Укладываю одну на конец кочерги и подношу к пламени. Задача не из самых простых: я не хочу, чтобы свечка расплавилась и потекла, мне нужно, чтобы воск лишь размягчился. Когда это происходит, я отстраняю свечку от жара и быстро, пока воск не застыл, вдавливаю в него ключ от башни. Остается глубокий отпечаток. Размягчив подобным же образом вторую свечу, я налепляю ее на ключ с другой стороны.

Когда все готово, я ножом обрезаю лишний воск, чтобы слепок сделался как можно меньше. Обрезки бросаю в огонь, а слепок убираю в бархатный мешочек для драгоценностей.

Мне еще предстоит долгое и нервное путешествие в апартаменты мадам Динан. И пока я прокрадываюсь туда, мой ум начинает рождать некий план, ненадежный, как прозрачная паутинка.

До сих пор я безукоризненно блюла волю монастыря и Мортейна — и не обрела ничего, кроме горя. Хуже того, д'Альбрэ по-прежнему жив и здоров и его злодейство отравляет весь край. Давным-давно пора исполнить то, ради чего меня сюда посылали, — по приказу или без оного. Я его убью, метка там или не метка!

Только сперва попытаюсь освободить узника. Если, как я подозреваю, он слишком изранен, чтобы выдержать дорогу до Ренна, я, по крайней мере, сделаю ему последнее благодеяние — избавлю от дальнейших страданий. Ибо я на его месте уж точно пожелала бы этого для себя.

Я даже просить его не заставлю.

Утром я объявляю Жаметте и Тефани, что нам пора выбраться в город. Не к дворцовому же кузнецу идти с просьбой, чтобы он сделал ключ! Вопросов не оберешься. Я говорю фрейлинам, что мне нужен мастер по серебру, способный исправить один из моих любимых поясков. Жаметта тотчас интересуется, почему, если я так люблю этот поясок, она никогда прежде его на мне не видела.

— Да потому, что он сломан, глупенькая! — выручает меня Тефани.

Возможность вылазки в город по-детски волнует ее. Она уже рассуждает, не получится ли поглазеть на обезьянку, которую вроде бы видел в городе один из воинов.

Нетерпение велит поспешить, но при мне Жаметта, нас сопровождает охрана, и я заставляю себя неторопливо пройтись по торговым рядам. Тут и там задерживаюсь, чтобы пощупать ярко-алый атлас и полюбоваться густым ворсом зеленого бархата. Ощутив запах денег, лавочники собираются точно мухи на мед. Я кокетничаю, притворяюсь, будто серьезно намерена купить целую штуку синего камчатного полотна. Все это время Жаметта неотступно наблюдает за мной, ни дать ни взять запоминая каждый мой шаг, каждое сказанное мной слово. Того и гляди, вытащит из рукава кусочек пергамента и станет делать пометки. Умей она писать, она, без сомнения, так бы и поступила.

Наконец мы добираемся до улочки, где куют серебро. Быстрый перестук молоточков звучит отчетливо, словно град по крыше. Я рассматриваю безделушки, но на самом деле подыскиваю мастера, который покажется мне мужественным и достойным доверия, таким, что не побежит немедленно в замок с доносом в надежде заполучить благосклонность нового господина.

Такой человек — по крайней мере, я на это надеюсь — попадается в третьей по счету мастерской.

При нашем появлении мастер откладывает молоточек и с поклонами выходит навстречу. Это мужчина средних лет, невозмутимый, с сильными руками, огрубевшими от бесчисленных шрамов и ожогов, заработанных у горна. В трещины кожи въелась серебряная пыль. Женщина, подметавшая в мастерской, — несомненно, его жена — торопится занять место подле мужа.