Темнота (Народные суеверия)

А Ильке хоть бы что. Ходит по селу петух-петухом. Бабы глядят на него в окошко, украдкой крестятся.

— Вон он идет, неверяка-то. Ах, пострел бы его расшиб!

— Не иначе, как донских коней объезжал. Кто их объезжает, тот отца-мать не почитает, в бога не верит.

Мужики кричали сыновьям:

— Ванька, ежели я тебя увижу с Илькой, — уши отобью.

Сыновья сейчас же от Ильки в сторону: в Кряжиме почитали родителей пуще богов.

Илька только смеется, курит трубку, ругается.

— Недотепы. Пням в лесу молитесь…

А парням охота с Илькой погуторить: и боязно и лестно.

Так все филипповки, все святки Илька проходил в одиночестве. Хотел из села уйти, да куда пойдешь, на зиму глядя.

Но вот солнышко опять зажгло весенний огонь. В Николиной роще опять закричали грачи, зазеленел лес, а там и Никола теплый пришел.

И когда толпа молилась, сгрудившись у Николина камня, Илька бродил по опушке Николиной рощи, один, сам с собой разговаривал, смеялся и кому-то грозил.

Пьяным-пьяно было село в этот день. Все по-старому, по-вековому, по-хорошему было в этот день, в этот вечер.

И вдруг середь ночи с колокольни — «дон-дон-дон-дон…»

Выбежали кряжимцы на улицу, глядят, а над Николиной рощей зарево, как высокая красная шапка, до самого неба поднялось.

Пуще всех перепугался дед Василий. Почему? И сам не знает. Просто руки ходуном ходят.

Побеждали кряжимцы в лес, с ведрами поехали, с бочками, всю ночь до утра тушили. Да где — сушь в сосновом-то лесу была. Тушили — надеялись, что сохранит господь роковую сосну, сохранит и роковой камень. А потушили и ужаснулись: сгорела сосна, и на камне кто-то костер большой сделал, и лопнул камень от жары. Ужаснулось все село. Начали мужики дознавать, кто пожар сделал, и сразу решили:

— Илька Бирюков! Не иначе, как он.

Бросились искать Ильку. До утра искали, не нашли, только на дальней опушке баба Лукерья топор подняла:

— Чей?

Дознались. Бирюковский топор.

Увидал дед топор, упал на колени, завыл:

— Прости, народ православный. Мой внук это злодейство сделал. Сгубил ведь мир-то…

Обезумевшие от ужаса кряжимцы стали ждать конца света. Сев шел, работать вот как надо было, — «день прозеваешь, год потеряешь», а никто на работу не ехал. Стар и млад надели новые рубахи, смазали волосы коровьим маслом; улица запестрела новыми сарафанами. В церкви шла исповедь без перерыва, причащались люди, соборовались, чтоб к богу очищенными явиться. Старики и старухи так и ночевали в ограде на паперти… Все говорили об антихристе и ждали смерти. Бабы и ребята бесперечь вопили: все-таки не очень-то хотелось раньше времени на тот свет отправляться.

Конца света ждали по утрам: в писании сказано, что с восхода, от утреннего солнца, потечет огненная река. И вот со вторых петухов уже все село бывало на ногах. Все грудились к церкви, зажигали свечи, заунывно пели молитвы, плакали, открыто каялись в грехах.

— Агапушка, прости меня Христа ради, что я тебя в прошлом годе в ухо ударил.

— Бог простит. Меня прости Христа ради, что я тебе нос разбил…

Но всходило солнце, а огненной реки не было.

— Значит, завтра, — решал народ. — Еще на день дал господь отсрочку.

Но прошло еще три дня, потом четыре, а Кряжим все стоял на месте…

Через неделю Фома Куликов поехал сеять пшеницу.

А еще через день поехали все.