Темнота в солнечный день

В дискуссии Митя вступать не стал – себя не помнил от радости. Первым делом помчался в соседнее здание, междугородный переговорный пункт – там, благодаря тому, что улица была центральная, обком в двух шагах, и милицейских патрулей на квадратный метр было больше всего в Аюкане, телефоны-автоматы висели нераскуроченные, на зависть своим окраинным собратьям.

Увы, сегодняшний приемный день уже кончился, а следующий, как ему вежливо объяснили, состоится только завтра. Сначала Митя чуточку приуныл, но очень скоро, памятуя о прежних почтарских проказах (а их хватало, всяких разных), придумал беспроигрышное средство проникнуть в клинику в неурочное время. Что блестяще и осуществилось. Телеграмму – нельзя же вовсе без текста? – он попросил Надю напечатать самую безобидную: «Поздравляю с выздоровлением… Тетя Маша». Узнай начальство о подобном использовании служебного положения, шум поднялся бы адский и втык Митя получил бы грандиозный, но ни разу не было случая, чтобы подобные проказы становились известными начальству…

Аккуратная табличка на стене: «Неврологическое отделение». Вот, кстати, загадка – почему не хирургическое? Хирургическое, он помнил, здесь есть, но оно на втором этаже.

Ну, не стоило ломать голову: вот она, аккуратная циферка 3 на овальной эмалевой пластинке. Митя предусмотрительно постучал – и оттуда откликнулся знакомый женский голос, чуточку удивленный – конечно, с каких это пор врачи стучатся в палаты к пациентам?

Он вошел. Небольшая палата на три койки (две пустуют) и одно широкое окошко, плотно задернутое темными шторами. Марина, в прекрасно знакомом ему халатике (который Митя, меж своими признаться, в последнее время гораздо чаще видел на спинке стула, чем на ней), сидела на заправленной постели и слушала транзистор – его собственный, который ей Митя передал на той неделе.

– А что это у вас тут темнотища такая? – спросил Митя, улыбаясь во весь рот.

– Митька!!!

Марина вскочила, слепо зашарила руками вокруг. Глаза закрывала плотная марлевая повязка – и брови, и крылья носа. Митю к ней словно штормом швырнуло, и они ошалело целовались, словно последний раз в жизни. Наконец с превеликим трудом оторвались друг от друга – в коридоре послышались шаги, могло сюда ненароком занести какого-нибудь служителя советской медицины.

Нет, пронесло, шаги удалились и затихли.

– Ты как сюда попал, сумасшедший? – радостно воскликнула Марина. – Сегодня же неприемный день!

– Ну не лез же по водосточной трубе, – солидно ответил Митя. – Есть в запасе кое-какие почтарские штучки…

Хотелось зацеловать ее до беспамятства, но он прекрасно понимал, что время поджимает. Усадил Марину на постель, обнял и сел рядом, уже зорко прислушиваясь к коридорным шагам, которые, как в бардовской песне, могут стать злой угрозою. Ничего бы ему, конечно, не сделали – телеграмма при нем, а совать в нее нос посторонним не положено – но наверняка выставили бы с позором через главный вход, могли и догадаться, что к чему. Да еще на работу могли звякнуть, попадись кто-то особо вредный вроде той белобрысой шкидлы в регистратуре.

– Марин, времени у нас мало, – сказал он быстро. – Я тут тебе якобы принес телеграмму, в которую посторонним глаз запускать не положено, – но задерживаться нельзя… И так еле проскочил, эскулап попался путный. Значит, все в порядке?

– Сто процентов зрения! – торжествующе сказала Марина. – И это уже насовсем!

– А повязка зачем?

– Ее несколько раз в день снимают, шторы задергивают, чтобы глаза к свету привыкали понемногу. Послезавтра вечером совсем снимут, на ночь… только еще с неделю придется темные очки носить, особенно при ярком солнце.

– Ну, это пустяки, – сказал Митя, присмотрелся к ней. – Мариночка, такое впечатление, что тебе операции и не делали, самая обычная повязка, даже я, дуб в медицине, понимаю. Что за чудо?

– Не чудо, а везение, Мить. Я же гуманитарий, мало что поняла из того, что мне объясняли, только главное уловила. Это все было чисто нервное, мне называли термины, я, понятно, не запомнила. Примерно так. – Она наморщила лоб. – Зрительная информация исправно поступала по зрительным нервам в мозг, а вот в мозгу она почему-то отказывалась… проявляться? Фиксироваться? Что-то вроде этого. Ни в Аюкане, ни тем более в Миусске с этим разобраться не смогли, только нащупали какие-то там следочки. Ну вот, а потом приехал шантарский профессор и меня починил. Насовсем. Оказывается, медицине такая вещь давно известна, есть какое-то латинское название, сложное, заковыристое… Главное, он заверил, что зрение вернулось навсегда. Митька! Я опять буду видеть, и это насовсем!

Последовавшее затем молчание было вызвано чисто техническими причинами.

– Ну вот, а послепослезавтра меня выписывают в десять утра.

– Так, – сказал Митя. – Придется с кем-то сменами поменяться, мне тогда с утра… Ничего, договорюсь. Я тебя с цветами встречу.

– Акимыч собирался…

– А чихать мне на Акимыча с высокой колокольни! – сказал Митя. – Если что, и послать могу…