Темные игры (сборник)

…

Он ошибся. Тогда — он ошибся. Не привык, не умел — но ошибся. И — проиграл. Он всегда держал ситуацию. Он привык делать все, что хотелось — впервые что-то делали с ним. Проиграл — и проиграл женщине. Или не женщине? Оно. Нечто — среднего рода. Женские слабости? Ха! Женские капризы? Ха! Холодный бесполый мозг, тоже привыкший лишь побеждать. Женщина? Черт ее знает, но поселился тот всеподавляющий разум марсианина в теле с признаками женского пола. Впрочем, любила она женщин и мужчин — одинаково. Любила? Чушь, кого может любить уэллсовский марсианин… Изучала — с холодным любопытством. Поведенческие реакции в постели. Материал для диссертации. Диссертации по Юнгу. Она преподавала философию… А чем еще может заняться застрявший на земле марсианин? Застрявший в чужом теле? Когда боевых треножников и лучей смерти не стало? Впрочем, к чему ей лучи… Изучала — и съедала… Всех — и его. Высасываемые шкурки чувствовали себя счастливыми — и он. Анестезия. Как у насекомых-кровососов. Заодно — раз уж подвернулась — высосали и его жену. Тогда — жену. Тоже с холодным любопытством. А он… Наверное, он любил. И — ненавидел. Одновременно. Бывает и так… Потом думал — еще повезло. Что просто изучили и отбросили. Страшна любовь марсиан… Потом — не думал ничего. Стало нечем. Мозг разлетелся, как зеркало от брошенного камня. Осколки что-то отражали — цельной картины не было. Те страшные месяцы разбились на отдельные сцены и разговоры — разлетевшиеся, как листки с черновиком пьесы… Жить не хотелось. Но он стал жить.

Он спасал себя сам. Радикальными методами. Чумной карантин в мозгу. Заградотряды на извилинах. Высокий серый забор — становящийся все выше. Чтобы не показался над ним кончик щупальца марсианина — и не заставил вспомнить все. Потому что не было ничего. Не было. Не было девяносто третьего года в двадцатом веке — и не показывайте старые календари.

Сокрушивший стену таран был на вид не грозен. Тринадцать листков, отпечатанных на матричном принтере…

Стрелка ползла к пяти утра. Три часа выпали, исчезли, испарились из хода времени. Он был жив. Боль в груди медленно отпускала. Серая стена вновь стояла несокрушимо. Но — вокруг гораздо большей площади. Внутрь попали новые люди и события, встречи и разговоры. Неважно. Он жив. Мозг вновь работает холодно и ясно. Он может спокойно читать этот рассказ — никаких ассоциаций. Ни с чем и ни с кем. И он прочитал. Еще раз. Медленно, не обращая внимания на литры крови и метры кишек. Ища зацепок. Находя и удивляясь. Рассказ никак его не касался. Абсолютно. Не имел никакого отношения. Мозг при первом прочтении цеплялся за крохотные мелочи и строил совершенно произвольные цепочки связей. Началось со второго абзаца. Первая пара — может значить что угодно. Любой вуз. Студентку. Преподавателя любого предмета. Достаточно было взбудораженному мозгу подставить философию — и пошло-поехало. Покатился в пропасть узнавания. И едва выкарабкался.

С опусом ясно. Остается автор.