Тёмные истории Северо-Запада

Сколько раз я уже видел такое? Сколько кукол сделал Белобородый, пока единственной моей мечтой было закрыть глаза? Они все оказывались на стуле, и подвал впитывал их немые страдания.

Старик оттянул девушке веко и ловко вырезал его. Жертва не пошевелилась, но Боль была с ней, я отчетливо это помнил. Боль будет частью её до тех пор, пока девочка не найдет в себе силы сбежать в стоящую на столе куклу. Пока не перетечет в бездушную поделку из дерева и не передаст ей свои черты. И даже там страдания будут преследовать несчастную, пока она не победит собственную память.

Алевтин плеснул ей в лицо перекисью, останавливая кровотечение. Фантомная боль рванула мои глаза. Когда-то он делал это и со мною. Память вернулась окончательно, и несуществующее тело взвыло от страданий прошлого. Своих и чужих.  Старик вгляделся в лицо девушки, отер кровь тряпкой. Он напевал песню, слова которой причиняли ранили так же, как и скальпель: «Надежда, мой компас земной».

Белобородый помнил только эту строчку. И повторял, ее как заведенный, пока работал над очередной жертвой.

Я ненавидел слово «надежда».

Новую жертву Алевтин пытал дольше обычного. Свет сменялся тьмой. Наверху вновь скрипели половицы посетителей, а мы, куклы Белобородого, погружались в привычный мир, где была лишь Тьма и сиплое прерывистое дыхание в пустоте. В нашей вселенной перемешались капельницы, острые предметы, запахи крови и хлорки.

Когда старик спускался в подвал, поработать с девушкой, тьму выгонял свет, и каждый из нас видел, что кукла на столе меняется. Шла бесконечность за бесконечностью. Белобородый приклеил деревянному человечку кусочек скальпа, обмотал фигурку клочками срезанной кожи, и части тела уже породнилась с деревом. Вросли в него.

Девушка была или сильна духом, или глупа. Никто до нее не выдержал и половины издевательств Белобородого, а она еще жила. Я отчаянно ждал ее перемещения. Я мечтал об этом, потому что тогда подвал, наконец, опустеет, Алевтин отдраит пол, и здесь наступит тишина. Я снова смогу быть пылью. Смогу быть пустотой. Простой куклой на стеллаже.

Старик злился. Он нервничал, спускался вниз все чаще, придумывал новые методы пыток. Резал, колол, подпаливал, вводил кислоту, но девушка держалась. Лишь дыхание ее изменилось. В подвале будто поселилась маленькая набегавшаяся по жаре собачка. Вдох-выдох-вдох-выдох. Торопливо, резко.

В один из визитов Белобородый разрезал ей живот. Он точно был не в себе, когда перешел к такой пытке. Старик спешил, бесился, что жертва все еще сопротивляется. Наверное, поэтому и ошибся. Скорее всего, не запер входную дверь, когда спустился в подвал.

Он напевал про «компас земной» и ковырялся ножом в алых волокнах брюшины, когда наверху заскрипели половицы. Алевтин замер, задрал голову, вслушиваясь. Лицо испуганно вытянулось.

- Есть, кто живой? - послышалось сверху. - Хозяева?

Белобородый оглядел себя и торопливо стащил заляпанный кровью дождевик. Бросил его на девушку, задернул ширму. Не очень ровно - я видел половину изуродованного женского лица, капельницу и прозрачную кишку, впившуюся в вены измученной жертвы.

- Это полиция, - голос приблизился. Человек стоял у входа в подвал.

- Стас, что у тебя?

Ему глухо ответил кто-то еще. Двое. Наверху двое. Алевтин пристально осмотрел себя, оглядел обувь и отошел от места Боли.

Вдох-выдох-вдох-выдох-вдох-выдох.

- Да и не говори, - сказал напарнику полицейский. - Жуть какая-то, а не музей. Эй, есть кто живой? Господин Далматов?

Старик поторопился к лестнице, поднялся по ступеням, и я услышал, как хлопнула дверь. Белобородый забыл выключить свет. Я услышал, как он натянуто радушно встречает полицию. Пытается увести сотрудников от подвала, лепечет что-то веселое. А те спрашивают про Лизу Соколенко, не была ли тут, не помнит ли он ее.

Вдох-вдох-вдох-выдох.

Кукла на столе пошевелилась. Я отчетливо увидел, как дернулась рука.  Как согнулась проволока, когда вошедшая в новое тело душа словно обнаружила рычаги управления и теперь проверяла свои возможности. Я не верил своим глазам, глядя, как игрушечный человечек делает первый шаг. Собранная из проволоки и деревяшек облепленная кожей и волосами фигурка сдвинулась с места. Крошечные ножки небольшими, неуверенными шажками двинулись к краю стола.

Вдох-вдох-вдох-выдох.

Я наблюдал за ней в страшном и обиженном изумлении. Почему у меня не было такой возможности? Почему я не смог даже закрыть глаза? Что было в привязанной к стулу девушке такого, чего не было у меня?!

Фигурка упала на пол, и голоса наверху замолкли.

- Что это?

- Где? – ответил Алевтин.

- Там, внизу.

- Кошка, наверное, да вы проходите. Чаю, господа?

Кукла встала на ноги и пощелкала деревянными ступнями по бетону. Я и остальные жертвы Белобородого неотрывно следили за каждым ее шагом.  Никто из нас не оказался столь же силен духом, как безымянная девочка за ширмой, чья душа оживила человечка из IKEA. Мы предпочли стать деревом, а не подчинить его.

И теперь нам оставалось лишь наблюдать.

- Точно не было? Ее машину видели неподалеку от музея.