Темные кадры

Потом репортаж переключается на меня, на мою жизнь, показывают снятые под разными углами окна нашей квартиры, входную дверь. Наш почтовый ящик. Это глупо, но видеть нашу фамилию, написанную на маленькой пожелтевшей этикетке, которую мы прикрепили, едва перебравшись в этот дом, мне было чудовищно тяжело. Я представил себе Николь, которая, не смея выйти из квартиры, разговаривает по телефону с дочерьми, вся в слезах.

Это разрывает мне сердце.

Просто невероятно, как далеко мы друг от друга.

Люси объяснила матери, что та должна делать или говорить, если журналисты пристанут к ней по телефону, на станции метро, в супермаркете, на тротуаре, на лестничной площадке, в коридоре ее архивного центра, в лифте. В туалете ресторанчика. По ее словам, если не отвечать ни на какие вопросы, газетчики скоро о нас забудут и вернутся только на процесс, который состоится не раньше чем года через полтора. Я воспринял сообщение об этом сроке с мужеством. Разумеется, я произвел подсчеты. Исходя из самого мягкого приговора, я вычел все сокращения срока, на какие только мог рассчитывать, и еще период предварительного заключения. В результате срок все равно получился неимоверно долгим. Никогда еще мой возраст не представлялся мне столь угрожающим.

Вдруг, благодаря телевидению, в своем следственном изоляторе я удостоился пятнадцати минут славы; о моем деле говорили, обсуждали, каждый высказывал свое мнение, у меня выспрашивали подробности. Здесь все думают, что всё знают, одни считают, что я смогу сослаться на смягчающие обстоятельства, и это сильно веселит других, уверенных, что я послужу примером, призванным удержать тех безработных, которым могла бы прийти в голову такая же дикая мысль, как мне. В сущности, каждый судит о моем деле, исходя из собственного опыта, в зависимости от своих надежд и страхов, своего пессимизма или веры. И каждый называет это трезвым подходом.

Следственный изолятор вполне оправдывает свое название. Не считая купли-продажи всех видов, жизнь здесь останавливается, ну или почти. Единственное, что все время меняется, – это личный состав. Нас должно быть четыреста заключенных, а на самом деле семьсот. Если придерживаться точных цифр, получается что-то около трех и восьми десятых арестанта на камеру. Это просто чудо, если вас не запихнут вчетвером в камеру, предназначенную для двоих. Первое время было тяжело: за восемь недель я одиннадцать раз сменил либо камеру, либо соседей. Трудно себе представить, что население столь оседлое могло быть столь нестабильным. Я всяких повидал в своей камере: жестоких буянов, психов, депрессушников, фаталистов, налетчиков, наркоманов, самоубийц, наркоманов-самоубийц… Словно тюрьма прокручивала передо мной рекламный ролик.

Здесь царит дух предпринимательства. Всё покупается, продается, выменивается, выманивается и оценивается. Тюрьма – это постоянно действующая биржа первичных ценностей. Мой свиной пятачок стал для меня хорошим уроком: после него я больше ничего не держу при себе и свел свой гардероб к двум исключительно отвратным костюмам, которые ношу попеременно – неделю один, неделю другой. Я минимизировал свои запросы.

Советчиком у меня Шарль.

Не считая девочек, я имею в виду Николь и Люси, он был первым, кто со мной связался. Шарль получает мои письма через три дня после отправки, а вот когда он мне пишет, требуется больше пятнадцати дней, чтобы я получил свою корреспонденцию, потому что она проходит сначала через кабинет судьи, который ее фильтрует и пропускает, когда у него находится время. Я так и вижу моего Шарля в его машине, с блокнотом, пристроенным на руле. Без труда воображаю, как он пыхтит от усилий. Наверняка то еще зрелище. В своем первом письме он написал: «Если ответишь только ты не обязан скажи там еще Мориссе знаешь Жорж Мориссе хороший мужик я знаю его по тем временам когда я был на твоем месте».

Читать творения Шарля – это как вести с ним разговор. Он не пользуется знаками препинания, и так километр за километром, как ведет его мысль.

Чуть ниже: «Я приду повидаться с тобой совсем скоро не то чтобы я не мог когда хочешь всегда можешь но мне это напомнит тяжелые моменты лучше бы не надо но раз я хочу тебя видеть то все равно приду». Преимущество его прозы в том, что ты следишь за ходом его размышлений.

Жорж Мориссе, о котором он говорит, – это один из надзирателей с самой лучшей репутацией. Он прошел все ступеньки тюремной карьеры одну за другой. Я рассказал Шарлю, что теперь он старший прапорщик, и Шарль написал мне: «Что Мориссе старший прапорщик меня это не удивляет потому что он трудяга он хочет добиться и добьется вот увидишь он на этом не остановится не удивлюсь если он пройдет конкурс на лейтенанта вот увидишь».