Темные небеса

Вот такая у меня промелькнула мысль. Мысль, как выяснилось позже, важная и многое объясняющая в текущих событиях, но тогда я просто не успел ее толком распаковать, потому что мне позвонил Питер Маккаус, заместитель государственного секретаря, и велел немедленно по прибытии на работу подняться к нему. А в кабинете, куда меня вне всякой очереди провели, он сухо, каким-то картонным голосом сообщил, что сегодня ночью… семь… нет, уже восемь часов назад погиб Гленн Осковиц. Подробности следующие: в Абудже опять вспыхнули беспорядки, отряд одной из противоборствующих сторон захватил отель, где Гленн проживал, в перестрелке с полицией, видимо шальной пулей, он был убит.

— Туда уже вылетела оперативная группа, — сказал Маккаус, — все тщательно проверят, изучат, тело, разумеется, доставят сюда, но, наверное, это все же трагическая случайность, нелепое стечение обстоятельств, от которого не застрахован никто… Мы тут подумали, что будет лучше, если семье об этом сообщите именно вы. Вы с Гленном были друзьями… Но — это чуть позже. А сейчас с вами хотят побеседовать…

И он сам, что было довольно странно, сопроводил меня в комнату для переговоров, где двое мужчин, представившиеся как сотрудники ЦРУ, объяснили, что у них есть ко мне пара вопросов.

— Беседа будет записываться, — предупредили они, — но это будет чисто формальная, рабочая запись, не имеющая юридического значения. Все ваши ответы останутся под грифом «для служебного пользования».

И после этого начался тихий ад, продолжавшийся ни много ни мало целых четыре часа. Агентов ЦРУ интересовало буквально все: и когда именно мы познакомились с Гленном, и при каких обстоятельствах это произошло; и как далее развивалось наше знакомство, и кто еще был включен в круг наших друзей; и что я знаю об отношениях Гленна с женой, и как складывались его отношения с сослуживцами; и не было ли у него интимных связей на стороне, и не замечал ли я в нем склонности к гомосексуализму; и что я могу сказать про характер Гленна, и как бы я определил его человеческие пристрастия; и не злоупотреблял ли он алкоголем или «энергетическими таблетками», и не является ли его приверженность к курению табака, прикрытием для других, более серьезных привязанностей, к марихуане, например, или к тяжелым наркотикам? Их интересовало и что он ел, и что пил, и как одевался, и какой употреблял освежающий одеколон, и как смотрел на женщин или опять-таки на мужчин, и как относился к детям или к различным политическим партиям. Особое внимание они уделили нашим последним контактам: не замечал ли я чего-нибудь странного в его поведении, не помню ли я каких-нибудь его необычных высказываний, не стал ли Гленн более нервным, не менял ли внезапно своего рабочего расписания, не назначал ли он каких-нибудь неожиданных встреч?..

В общем, они прощупали каждый эпизод у меня в памяти, каждый нейрон в мозгу, каждое синаптическое соединение. Пару раз я безобразно срывался и просто кричал: «Ну какое отношение сексуальные пристрастия Гленна имеют к его гибели?» Или: «Ну не помню я, что он тогда мне сказал!.. Не помню!.. Человеку вообще свойственно многое забывать!» Оба агента воспринимали такие мои срывы спокойно: ждали, сколько требуется, пока я остыну, а потом монотонными, скучными голосами повторяли вопрос. На исходе второго часа я понял, что для них все это рутина, все подобные срывы, истерики, всплески эмоций они уже десятки раз наблюдали. Этим их не проймешь. И потому, взяв себя в руки, изменил тактику: на каждый новый вопрос, начал отвечать таким же скучным и монотонным голосом, словно исполняя надоедливый ритуал. Это существенно экономило время, и все равно через четыре часа, по дороге на северо-запад, где в относительно тихом пригороде жил Гленн, я с ужасом чувствовал, что у меня совершенно нет сил для разговора с Дайаной. Вообще — как сообщить жене, что ее муж убит?

К счастью, если только можно употребить здесь это слово, сообщать мне ничего не пришлось. Выяснилось, что пока со мной проводили «беседу», в дом Гленна тоже явились четверо сотрудников ЦРУ, вынули из компьютера жесткий диск, изъяли все флешки, все записи из ящиков письменного стола, обыскали его кабинет, предъявив бумагу, где Гленн давал согласие на подобные действия в случае своей смерти, двое из них около часа расспрашивали Дайану примерно по тем же пунктам, что и меня, пока она не заявила в конце концов, что отказывается им отвечать.

— Просто послала их к черту, и все, — сказала Дайана. — Могут подавать на меня в суд.

— Ну, можешь не беспокоиться, в суд они не пойдут… А что, Гленн перед отъездом тебе действительно ничего особенного не говорил?

— Что он мог мне сказать? Ты же ваши правила знаешь не хуже него. Поехал в командировку, вернусь через несколько дней. Даже то, что он был в Абудже, я узнала от этих… которые здесь рылись…

Держалась Дайана великолепно: ни слезинки, ни беспомощного квохтания, ни стенаний о том, как она теперь будет жить…

— Что с детьми?

— Еще ничего не знают. Ушли в школу за полчаса до того, как появились эти, из ЦРУ.