Темные небеса

«Ночь бунта» имела еще одно важное следствие. Она необыкновенно нас сплотила и сблизила. Я имею в виду прежде всего нашу группу. Ночи в пустыне вообще-то холодные, температура в гостинице, если учесть, что отопление еще не успели полностью запустить, стояла такая, что при дыхании заметен был пар изо рта. Сидели в куртках, джемперах, свитерах, грелись виски и коньяком — впрочем, последнее касалось лишь нас с Чаком. Зато Ай Динь заварила какой-то волшебный чай — согревал, буквально обволакивая гортань, один его пряный, травяной аромат. За окном горели прожектора, рычали и лязгали экскаваторы, выкапывающие на Стрите ямы для пальм. Настроение у всех было приподнятое. Обсуждали мы, разумеется, в первую очередь «бунт», но в подтексте сумбурного разговора звучало нечто иное. Нечто такое, что действовало на всех нас. Напрямую об этом слова никто не сказал, но, по-моему, мы все чувствовали, что попали в какой-то удивительный сон, в нездешнюю, преобразованную реальность, где, как в фокусе, сошлись векторы земных чаяний, и что отныне мы — это уже не просто мы, а облеченные доверием, полномочные представители человечества, что истекают последние минуты старого мира и что с нас начинается высокая миссия, которая изменит всю жизнь на Земле.

Это был, вероятно, лучший вечер из тех, что мы провели в Центре. Начало любого большого дела — всегда немножечко праздник. Помню, что ближе к концу чаепития я случайно глянул на Дафну, и она вдруг ответила взглядом, от которого меня бросило в жар. Так мы сидели, изучая друг друга, наверное, секунд пять. И если можно сказать что-то без слов, то это была именно такая безбуквенная и беззвучная речь. Пять секунд протекли, словно вся жизнь. А потом Дафна отвернулась, резко вздохнула и встряхнула ладонями, будто ссыпав с себя шелуху прежних дней.

— Все… Уже поздно… Я, пожалуй, пойду…

10

К сожалению, я не могу разложить по полочкам «инцидент первого дня». То есть я, конечно, могу — и во всех подробностях — рассказать, как этот злосчастный день начинался, как я утром вставал, умывался, одевался, завтракал и т. д., как прослушал по внутреннему оповещению очередные инструкции, зачитанные Мариной Тэн, как наблюдал из окна прибытие делегации Генеральной Ассамблеи ООН (кстати, урезанной после долгих дискуссий до пяти человек), как, точно пчелы, роились вокруг прибывшие журналисты и как опять, уже второй раз, выстраивался взвод почетного караула — в белых мундирах, с золотыми перьями бунчуков. Все это я рассказать могу. Но кого это будет интересовать? И наш Центр, и подробности нашего быта, и саму делегацию, и подготовительный церемониал много раз показывали по телевидению. Ничего нового я сюда не внесу.

Я могу рассказать также о реальном начале Контакта: как в серебристом покрытии Купола образовался небольшой темный овал (именно образовался, не сдвинулся назад или вбок, а как бы взял и исчез), как появился оттуда Виллем, хотя это имя еще не было произнесено, и поднял руки в традиционном арконском приветствии. Как он, не торопясь, прошествовал за стеклянным покрытием галереи, как пропорхнул по аудитории шорох, когда во плоти шагнул в конференц-зал неземной человек, как генеральный секретарь ООН произнес короткую речь и как Виллем, вновь приподняв руки над головой, попытался произнести в ответ несколько слов. Все эти кадры опять-таки можно легко найти в интернете. Однако о самом главном, о том, что читателей интересует больше всего, о хаосе, внезапно обрушившемся на нас, о невообразимой сумятице, перевернувшей конференц-зал вверх дном, я внятно рассказать уже не могу и лишь замечу в свое оправдание, что никто из присутствовавших там в этот день, несмотря на последующие многочисленные интервью, так и не сумел нарисовать полной и объективной картины. Роликов ее в интернете вы тоже не обнаружите. Все записи, сделанные журналистами, были по распоряжению Петру Буреску беспощадно изъяты. Сигуранца сработала тут быстро и четко. Единственная же полная запись, которую произвел официальный оператор ДЕКОНа, согласно решению Совбеза ООН была засекречена, как было сказано в протоколах, «на неопределенное время», ознакомился с ней лишь избранный круг лиц, в число которых я, разумеется, не вхожу.