Темные объятия

— Завтра. Ник заедет за тобой около двух. Приедет в фургоне с тонированными стеклами и отвезет на аэродром.

Зарек прикрыл глаза и скривился, думая о возвращении на Аляску. Через несколько недель настанет весна.

И он снова окажется заперт в четырех стенах.

Какое-то движение слева вдруг привлекло его внимание. Сквозь толпу продирался даймон. Увидев у себя на пути Зарека, он оскалил клыки и зарычал — видимо, не понимая, с кем имеет дело.

Зарек недобро ухмыльнулся, предвкушая то, что сейчас произойдет.

— Ты кто такой? — спросил даймон, удивленный тем, что его не боятся.

Зарек раздвинул губы в улыбке:

— Позволь мне объяснить тебе диспозицию. Я Охотник — ты даймон. Я убиваю — ты умираешь.

— Но не в этот раз! — И даймон бросился на него.

Не раздумывая, Зарек схватил его за горло и вонзил ему в грудь свои когти.

Даймон растаял как дым.

В этот миг из толпы появился Валерий. Он тяжело дышал, лицо блестело потом — похоже, уже довольно долго гнался за этим даймоном. Увидев Эша, Валерий склонил голову... затем увидел Зарека — и застыл на месте.

Еще накануне, повинуясь распоряжению Эша, Зарек сбрил бороду.

И теперь с мрачным удовлетворением следил за тем, как на лице Валерия потрясение сменялось изумлением... недоверием... непониманием... узнаванием...

Зарек мрачно ухмыльнулся:

— Сюрприз! — негромко сказал он. — Что, не ожидал?

Развернулся и, не оборачиваясь, зашагал прочь.

Братья. Это слово гремело в мозгу Валерия, как приговор.

Он смотрел на мраморный бюст в холле. В лицо отца.

В лицо Зарека.

Прошлое и настоящее не желали сливаться воедино, — и его терзала боль. Как он мог все это время не замечать сходства?

Ответ был прост и жесток: никогда — до сегодняшней ночи — он не смотрел на Зарека как следует.

Станет ли потомок патрициев тратить время на разглядывание какого-то ничтожного раба?

Лишь один раз в той, смертной жизни, он Зарека по-настоящему.

Сейчас уже не вспомнить, за что его тогда высекли. Был ли это проступок самого Валерия или кого-то из его братьев? Одни боги ведают. Зареку доставалось всегда и за все.

Но тогда — в первый и единственный раз — Валерий увидел в рабе человека.

Сжавшись в комок, обхватив себя руками, Зарек лежал на холодном каменном полу; спина его, изборожденная шрамами от прежних наказаний, была покрыта свежими кровоточащими ранами.

Больше всего Валерия поразил его взгляд. Пустые, бесстрастные глаза — без единой слезинки.

Удивительно, что за все время сурового наказания он ни разу не вскрикнул. Впрочем, теперь Валерий припомнил, что Зарек вообще не кричал во время порок.

Во время самых страшных мучений этот жалкий раб не стонал, не жаловался, не взывал к милосердию своих палачей. Все, что ему говорили, все, что с ним делали, он переносил без звука и без слез, с холодным, суровым стоицизмом.

Такая твердость в мальчишке-рабе, который был младше его самого, не могла не внушить Валерию уважение.

Не думая о том, что делает, он нагнулся, робко коснулся рубца на спине Зарека. Кровоточащие раны с рваными краями выглядели ужасно: невольно он задумался о том, как бы сам перенес хотя бы одну такую рану, — не говоря уж о десятках.

Зарек не шевелился.

— Тебе, может быть... — Валерий осекся и умолк. Он хотел помочь Зареку подняться, но тут же сообразил: если увидят, как он помогает рабу, накажут их обоих.

— Что ты здесь делаешь?

Мальчик отпрянул, услышав суровый голос отца.

— П-п-просто смотрю, — честно ответил он.

— Тебе это интересно? — прищурившись, спросил отец.

— Д-д-да.

Рядом с отцом он всегда начинал заикать презирал себя за это.

— Почему? Думаешь, ему больно?

От страха у Валерия отнялся язык. Слишком хорошо он знал этот холодный, мертвенный взгляд отца. Так сенатор смотрел всегда, когда добрый, любящий отец уступал в нем место властному военачальнику — безжалостному и хладнокровно-жестокому ко всем, не исключая и собственных сыновей.

Отца Валерий любил, военачальника — боялся.

— Отвечай, мальчик. Ты думаешь, что ему больно?

Валерий кивнул.

— И тебе его жаль?

Валерий смахнул предательские слезы. Да, ему было жаль Зарека, но он не осмеливался признаться в этом даже взглядом.

— Н-нет. Н-не жаль.

— Докажи.

Валерий заморгал; его охватил страх.

— Как... доказать?

Отец молча протянул ему снятый со стойки кнут:

— Всыпь ему еще десяток ударов. Не сможешь — сам получишь двадцать.

Дрожащий от страха и отвращения к самому себе, мальчик трясущейся рукой взял кнут и начал наносить удары.

Для него это было непривычное занятие, и он ни разу не попал по спине раба. Его удары сыпались на руки и ноги Зарека. Их кожа еще не знала бича.

В первый раз Зарек начал шипеть от боли и дергаться. Последний удар обрушился на его лицо, прямо под бровью.

Зарек громко вскрикнул, закрыл глаз рукой. Меж грязных пальцев хлынула кровь.

Валерий почувствовал, что его сейчас стошнит.

— Молодчина, сынок! — проговорил отец, хлопнув его по спине. — Ты ему выбил глаз! Так и надо — всегда целься в самое уязвимое место, и ты станешь отличным полководцем!