Темные отражения. Темное наследие

Все самообладание, которое я обрела за эти годы, исчезло. Умные слова и тщательно продуманные позы выветрились из головы. Мы стояли в тишине, которая становилась всe более удушающей с каждой секундой.

«Со мной все должно быть в порядке».

Каледония случилась много лет назад. Целую жизнь назад. Я понимала это, но всe равно помнила. Моe тело тоже не забыло. Оно дрожало, как я ни старалась это скрыть, стискивая руки в попытке вернуть им чувствительность. У меня за спиной открылась дверь, и я увидела Приянку. Но чувство облегчения тут же рассеялось, когда я услышала:

– Раздевайтесь. Положите вещи в коробку…

Гилберт сняла пустую коробку с полки у себя за спиной и швырнула на пол перед нами с таким грохотом, что я вздрогнула.

– Немедленно.

Приянка сделала шаг вперед. Она была на несколько сантиметров выше охранницы. Ее глаза снова блестели от избытка адреналина, и казалось, будто девушка содрогается от невероятных усилий, которые ей приходится прилагать, чтобы оставаться на месте.

– Вы ожидаете, что мы устроим шоу, или все-таки отвернетесь?

Гилберт не стала размениваться на тазер или дубинку и сразу же взялась за оружие. Она вытащила его из кобуры и прицелилась нам в ноги.

– Я ожидаю, что вы на хрен заткнетесь и будете делать, что говорят.

Женщина, сопровождавшая Приянку, подошла ко мне и разрезала стяжки на моих запястьях.

«Не пытайся бороться, – прошептала мне одна девочка в Каледонии, когда мы ожидали своей очереди у входа. – Будет хуже. Будет намного хуже».

В жизни случаются моменты, когда сознание просто… отключается. Ты растворяешься в темноте, в том безопасном месте, которое защищает тебя, хотя тело по-прежнему функционирует. Это тихое место – просто попытка выжить. Оно помогло мне не сломаться в Каледонии и только оно спасало сейчас, когда я медленно развязывала шнурки на ботинках, снимала джинсы, рубашку – слой за слоем, пока не осталась лишь дрожащая голая кожа.

Так уже было со мной.

Скрестив руки на груди, я встала под душ. Я видела, как у стоящей рядом Приянки бьется жилка на шее, как напрягается ее горло, как она изо всех сил пытается сдержаться. Не реагировать.

Я не могла заставить себя смотреть, как вторая тюремщица разрезала стяжки на руках Приянки, и как она тоже раздевается, не отводя от Гилберт тяжелого взгляда, ни на секунду не утратив выражения вызывающего протеста.

Как получилось, что я снова к этому вернулась? Я попыталась опустить руки, скопировать позу Приянки, но не смогла. Я не могла думать ни о чем другом – только о том, как проходила через это же в лагере – о том, как десять девочек запихнули под один душ, и как веселилась охрана, когда мы вскрикивали от стылой, как лeд, воды и шлепали ногами по цементу, пытаясь согреться.

Мое тело замерло, а сердце колотилось будто из последних сил. Я стояла, пойманная в ловушку страха, и последняя хрупкая нить, которой я защищала свое сердце, оборвалась.

Я осталась лицом к лицу с единственной истиной:

«Я вовсе не в порядке».

Ледяная вода зашипела над головой, в считаные секунды окатив нас. Приянка зарычала, когда ее обдало холодом, но я не могла выдавить ни звука. Тело напряглось, пытаясь сопротивляться обжигающей боли. Студеные струи врезались в мою кожу, словно ножи, но проходила секунда за секундой, и чувствительность начала ослабевать.

Розовая краска медленно смывалась с моих волос, змеясь яркими полосами по плечам и рукам. Она не растворялась, а стекала по плиткам, как кровь по венам, оставляя на них следы. Она не становилась бледнее. Я не могла отвести от нее глаз.

«Я не в порядке».

Эти слова проплывали в моем сознании, искрились силой, превращаясь в нечто большее. Нечто новое. Я не обязана быть в порядке.

Дома у родителей была ваза, которая хранилась в нашей семье уже много лет. Представляю, как она стоит на полке в гостиной, сверкая в теплых лучах послеполуденного солнца. Она была не похожа на другие предметы искусства, которые были у нас. Очень, очень давно бабушка моей бабушки уронила ее, и ваза разбилась на куски. Но вместо того, чтобы смести осколки в совок и выкинуть, вазу отослали какому-то мастеру. Она вернулась через несколько месяцев, собранная с помощью метода кинцуги, когда осколки соединяют друг с другом полосками расплавленного драгоценного металла или лака с золотым порошком.

Шрамы, напоминавшие о том, что случилось, не исчезали, никто не старался склеить осколки так, чтобы сделать швы незаметными. Теперь в них сияли золотые ручейки – разбитая вещь становилась прекраснее целой.

Я вспомнила, что часто думала об этом, когда была еще маленькой: если бы наши шрамы можно было исцелять так же, мы никогда не пытались бы их скрывать или стирать. Тогда я не понимала, что мы не всегда носим шрамы на коже, некоторые из них скрываются глубоко под ней, невидимые для остального мира. И они продолжают болеть, даже когда мы надеваем радостные маски, даже когда мы убеждаем других, что мы в порядке.