Темные проемы. Тайные дела

Но после завтрака Кларинда почувствовала, что снова погружается в меланхолию. Главным образом потому, что Карстерсы и их сын, похоже, вовсе не подумали загодя, чем она будет тут заниматься. Эти люди, как она ухватила, получали удовольствие, делая что угодно, даже самые бесполезные вещи, если они делались коллективно. Все четверо не раз пытались втянуть и ее – прозвучало предложение сходить в церковь, но вялое и донельзя формальное, – но вскоре, кажется, решили, что она как-нибудь переживет и без их участия. Кларинду возмущал этот невидимый барьер, все больше изолирующий ее от их внимания; в конце концов, стоило наступить полудню, она, поддавшись импульсу, поднялась к себе в комнату, сменила платье на брюки и свитер, накинула на плечи плащ. Решив, что отвлекать Дадли от работы в саду на пару с отцом необязательно, она, оставив под дверью записку «Ушла погулять, скоро вернусь», незаметно ускользнула из дома Карстерсов.

Клочья тумана продолжали носиться на ветру, но, вопреки нагоняемой ими сырости, не показались Кларинде неуютными или враждебными. На улице она ощутила себя хоть немного живой. Пройдя несколько сотен метров, она забралась на одну из насыпей, где траву недавно скосили, и осмотрелась кругом. Она искала церковь, и когда через просвет в тумане показалась зубчатая вершина посеревшей каменной башни, окаймленная квартетом горгулий, она поняла, в каком направлении идти.

Но из-за причудливого союза облаков в вышине и тумана в низинах пейзаж прямо на ее глазах то и дело менялся; надежды увидеть солнце не было, но здешний туман, в отличие от лондонского, хотя бы не вставал комом в горле – наоборот, увлажнял воздух и вместе с тем укрывал Кларинду от любопытных деревенских глаз. Кроме ее нервных шагов по старой каменистой тропе, не было слышно никаких иных звуков – разве что капель с деревьев и живой изгороди мягко стекала наземь, рождая похожий на шепот звук; крупные капли набухали на кончиках листьев – и, повисев немного, срывались вниз. Поняв, что волосы отяжелели от всей этой влаги, Кларинда собрала их в мокрый пучок на макушке, а затем, вытянув из кармана плаща длинный черный шарф, соорудила подобие тюрбана. К ней то с одной, то с другой стороны тянулись из тумана деревья – проявляясь с ясностью, еще секунду назад казавшейся невозможной, и так же резко растворяясь, насовсем пропадая даже из бокового зрения; но и ветер сам был тяжелым от влажной мягкости. «Пусть будут полны дождем», – цитировала Кларинда сама себе чистым нежным голосом, – пусть будут полны дождем».[43]

В деревне она никого не встретила, а если в полях и были животные, то туман мешал увидеть или услышать их. Кларинда прекрасно сознавала, что обстановка не самая безопасная для одинокой путницы, но о плохом ей думать вовсе не хотелось – радость единения с сельской местностью и перспектива одинокой прогулки куда глаза глядят разом перечеркивали все опасности, дарили приятное ощущение новизны.

Криво посаженный на кол, из мглы вдруг выплыл какой-то знак. «ПРОХОДА НЕТ, – прочла на нем Кларинда. – ПРОПУСК ТОЛЬКО ПО ОСОБОМУ РАЗРЕШЕНИЮ». Глядя на кривые буквы, она только фыркнула – едва ли в здешних мирных краях такие «пугалки» можно воспринимать всерьез. Она слышала, где-то есть такие землевладельцы, что горазды перекрывать хоть бы и на единственный день в году доступ к своей земле, как бы заявляя о своем неприятии права участия частного[44] – вот только на том небольшом расстоянии, какое оставлял обозримым туман, дорога продолжалась без каких-либо изменений, будто по ней все ходили без опаски. Поэтому, пожав плечами, Кларинда смело двинулась дальше.

И все-таки запрет сказался на ней – в какой-то момент она поняла, что ступает гораздо неспешнее и осмотрительнее, чем прежде. Дорога, как она заметила, плавно, но неуклонно забирала в гору – сужаясь, вдобавок, по мере того, как обрамляющие ее живые изгороди становились выше. Кларинда встала и посмотрела на часы; несмотря на приглушающий все звуки туман, она могла слышать их тиканье с предельной ясностью – до того всеохватная тишина царила на окружавших дорогу потаенных пастбищах. Покинув дом Карстерсов где-то незадолго до трех часов, она и не заметила, как настала почти половина четвертого. До наступления сумерек – час, если не меньше; но обратный путь был направлен под уклон, и на нем ее не ждало ни развилок, ни сбивающих с толку поворотов. Помимо того, Кларинде в принципе нравились прогулки по темноте. Ни ее разум, ни желудок не были расположены к уютному чаепитию с пышками в кругу семьи Карстерс или к пристрастному допросу, которому ее, вне всяких сомнений, подвергнет Дадли, узнав об отлучке; его пытливости сама Екатерина Александрийская предпочла бы пытку колесами[45]. И она продолжила свою прогулку.