Темные тайны

Она вошла в гостиную, думая о судебном процессе и о том, что ей этого не вынести. Свирепым голосом велела дочерям не высовываться из спальни; они смотрели на нее раскрыв рты, обиженные и напуганные, а она думала, что только усугубила его судьбу: мать-одиночка, побитая жизнью неумеха – насколько хуже из-за этого он выглядит в глазах людей. Она положила в камин щепки, газеты, сверху несколько поленьев и подожгла содержимое пакета. Когда огонь добирался до маргариток на паре трусиков, зазвонил телефон.

Это был Лен Вернер. Она начала извиняться, объяснять, что сейчас происходит слишком много такого, что о судьбе фермы говорить просто некогда. У сына возникли проблемы…

– Поэтому я и звоню, – перебил он. – Я слышал о Бене. Я не собирался звонить. Но, мне кажется, я могу помочь. Только не знаю, захочешь ли. Есть вариант.

– Для Бена?

– Способ ему помочь. Юридически не подкопаешься. А то, с чем придется столкнуться, потребует немалых средств.

– Я думала, у нас нет вариантов, – сказала Пэтти.

– Кое-что все-таки имеется.

Лен не приедет, и в городе они встречаться не будут. Он был сама таинственность, сказал, что она должна ехать по загородному шоссе до места для пикника у территории парка. Они поторговались, попрепирались о месте и времени, и Лен в конце концов оскорбленно выдохнул в трубку, чем заставил ее скривиться.

– Знаешь, если тебе действительно нужна помощь, выезжай прямо сейчас. Никого с собой не бери. И никому ни слова. Я на это иду, потому что считаю, что могу тебе доверять, Пэтти, и я к тебе хорошо отношусь. Я – правда! – очень хочу помочь.

После этих слов он замолчал, молчание в трубке было столь пронзительным, что Пэтти взглянула на микрофон и прошептала: «Лен, ты где?», полагая, что он отсоединился, и уже сама была готова повесить трубку.

– Пэтти, честное слово, не знаю, но сейчас возможно только это. В общем, сама поймешь. Я за тебя помолюсь.

Она вернулась к камину и увидела, что одежда сгорела только наполовину. В доме поленьев не осталось, поэтому она бросилась в гараж, схватила тяжелый отцовский топор с острым как бритва лезвием (умели раньше делать хороший инструмент!), нарубила дров и вместе с топором принесла в дом.

Она подкладывала в огонь дрова, когда почувствовала, что сбоку маячит Мишель.

– Мам!

– Что, Мишель?

Она подняла глаза. Мишель в ночной рубашке показывала на огонь.

– Ты вместе с дровами чуть не бросила туда топор, – улыбнулась дочь. – Эх ты, голова дырявая!

Пэтти держала в руках топор, как очередное полено. Мишель осторожно забрала у нее топор, держа, как учили, лезвием от себя, и прислонила к стене возле двери.

Мишель неуверенно, словно пробираясь сквозь траву, потопала назад в спальню, Пэтти пошла следом. Дочки свернулись на полу и что-то нашептывали куклам. Люди шутят, что больше всего любят детей, когда те спят, подумала вдруг Пэтти и ощутила укол совести. Она действительно больше всего их любит, когда они спят, когда не пристают с вопросами, когда их не нужно ни кормить, ни развлекать. А сейчас они в еще одном состоянии, в котором она их тоже любила: уставшие, тихие, потерявшие к матери всякий интерес. Она оставила Мишель за старшую, не стала трогать Дебби и Либби – сейчас она могла только беспрекословно выполнять инструкции Лена Вернера.

Не надейся на чудо, твердила она себе. Не надо надеяться на слишком многое. Не надо надеяться.

С полчаса она ехала сквозь искристый снег, в свете фар снежинки превращались в звездочки. Мама, которая обожала зиму, сказала бы, что это «хороший снег». Пэтти подумала, что девочки завтра будут весь день в нем возиться. Будут ли? Что случится завтра? Где окажется Бен?

Она остановила машину у заброшенной бетонной площадки для пикника, оставшейся с семидесятых годов, со столами и странно изогнутой крышей, напоминающей неудачно сложенную фигурку оригами. Под снегом толщиной в несколько пальцев стояло двое качелей. Они почему-то совсем не качались, хотя дул ветер. Странно это, подумала Пэтти.

Машины Лена поблизости нигде не было. Вообще никакой машины, кроме ее собственной; она начала то поднимать, то опускать молнию на пальто, дотрагиваясь ногтем до каждого металлического звена. Что ее здесь может ожидать? Подойдет она сейчас к скамейке, а там оставленный Леном конверт с толстой пачкой купюр – благородный жест, который потребует вознаграждения. А может, он собрал группу людей, которые, испытывая к ней сострадание, вот-вот здесь появятся и подарят много денег и жизнь, полную чудес и волшебства, и Пэтти поймет, что все ее любят, несмотря ни на что.

По стеклу легонько постучали, и Пэтти увидела ярко-розовые костяшки пальцев, принадлежащие крупному мужчине. Это был не Лен. Она немного опустила стекло, готовая к тому, что он скажет: езжайте дальше, дамочка. По крайней мере, стук был именно таким.

– Выходите из машины, – сказал он вместо этого. Он не нагнулся к окну, поэтому она так и не увидела его лица. – Выходите, поговорим на скамейке.