Темные тайны

Приехав домой и чувствуя, что насквозь пропиталась заразой, я тут же ринулась в душ. Я терзала себя жесткой мочалкой, и кожа, когда я вышла из душа, была такая, словно на меня напали несколько кошек. Я легла, но ощущения чистоты не появилось, и, повертевшись около часа, снова встала под душ. Около двух часов ночи я провалилась в тяжелый, беспокойный сон. Среди плотоядно смотревших на меня стариков я искала отца, но, когда к ним приблизилась, их лица растаяли. На смену этому пришли еще более ужасные кошмары: Мишель печет блины, в миске с тестом плавает саранча, Мишель месит тесто, и ножки у саранчи отлетают, попадают в блины, но мама все равно заставляет нас их есть: там содержится протеин, к тому же они хрустят. Потом, поскольку саранча отравлена, мы все начинаем умирать – у нас перехватывает дыхание, начинается слюноотделение, глаза проваливаются. Я проглотила большое насекомое, но оно возмущенно полезло обратно через горло в рот, а там начало стучаться головой о зубы, просясь наружу.

Наступило серое, невыразительное утро. Я снова приняла душ (кожа не желала успокаиваться) и отправилась в библиотеку в центре города, располагавшуюся в белом здании с колоннами, которое когда-то было банком. Рядом сел вонючий дядька со свалявшейся грязной бородой и в заляпанном армейском кителе – в общественных местах он почему-то все время оказывался рядом. Подключившись к Интернету, я вышла на сайт с огромной печальной базой данных пропавших без вести людей и ввела ее имя.

Компьютер издал утробный думающий звук, а меня прошиб пот, хотя я очень надеялась, что на экране высветится сообщение о том, что сведения отсутствуют. Как бы не так. Фотография не слишком сильно отличалась от той, что была в школьном альбоме: кудри, обильно смоченные муссом для волос, челка, крутой волной падающая на лоб, темная подводка для глаз, розовый блеск для губ. На сексуально-обиженно надутых губках легкая тень улыбки.

ДИОНДРА СЬЮ ВЕРЦНЕР

ДАТА РОЖДЕНИЯ: 28 октября 1967 г.

ПРОПАЛА БЕЗ ВЕСТИ: 21 января 1985 г.

Бен снова оказался в комнате для свиданий раньше меня, но на этот раз сидел откинувшись на стуле и скрестив руки на груди, отрешенный и враждебный. Прежде чем согласиться на свидание, он неделю молчал. Когда я села в кабинке напротив, он кивнул.

Это обескураживало.

– Знаешь, Либби, о чем я думаю с тех пор, как мы виделись в последний раз? – произнес он наконец. – Не нужна мне эта… эта боль. Все равно я сижу в тюрьме, не хочу, чтобы моя младшая сестра появлялась, то веря в меня, то не веря. Чтобы задавала странные ненужные вопросы, чтобы спустя двадцать четыре проклятых года заставляла тщательно подбирать слова и обдумывать ответ. Не нужно мне это недоверие. Поэтому, знаешь, если ты сюда являешься, пытаясь, что называется, «докопаться до истины», отправляйся в какое-нибудь другое место. Потому что мне это все просто не нужно.

– Я нашла Раннера.

Он не привстал от удивления, а так и остался неподвижно сидеть на стуле. Потом вздохнул, словно говоря: а кто бы сомневался?

– Боже мой, Либби! Да в тебе погиб следователь. И что же говорит Раннер? Он по-прежнему в Оклахоме?

– Он сейчас живет на свалке ядовитых отходов на окраине Лиджервуда. – У меня невольно губы растянулись в улыбке. – А из приюта его турнули.

Бен криво усмехнулся:

– На свалке ядовитых отходов, говоришь? Ха!

– Он сказал, что Диондра Верцнер была твоей подружкой и забеременела от тебя. Что она была беременна и вы были вместе вечером накануне убийств.

Бен закрыл лицо рукой, но через щелочку между пальцами я видела, как он моргает. Он заговорил – я не могла разобрать слов. Он еще раз повторил, но я опять попросила повторить. На третий раз он поднял голову и подался вперед:

– Я говорю, далась тебе эта Диондра, ты прям на ней зациклилась! Какого черта ты никак не успокоишься! Знаешь, чем все твои телодвижения закончатся? Ты все испортишь. У тебя была возможность мне довериться, поступить правильно и наконец поверить в брата. Которого ты знаешь. И не говори, что не знаешь, потому что это ложь. Либби, неужели ты не понимаешь, что для нас это последний шанс? Вокруг могут говорить, что я виновен или что я не виновен, но мы-то с тобой отлично знаем, что это ничего не изменит. Исследований ДНК, которые помогли бы меня отсюда вытащить, не будет, – дома-то уже нет. Следовательно, я останусь за решеткой. А это означает, что ты – единственный человек, мнением которого о том, что я не мог убить свою семью, я дорожу.

– Но ты не можешь винить меня в том, что я спрашиваю о…

– Нет, могу. Очень даже могу! Я могу обвинять тебя в том, что ты в меня не веришь. Знаешь, я могу простить тебя за детскую ложь, за то, что тебя тогда запутали. Но, черт возьми, тебе сейчас тридцать с лишним лет, и ты по-прежнему считаешь, что твоя родная кровь могла сотворить что-то подобное?