Темные тайны

Мне захотелось, чтобы он меня пожалел, чтобы заполнил жалостью пространство вокруг меня. Вот они мы – последние из Дэев. Если он меня пожалеет, обвинять меня будет не так просто. Слезы продолжали литься – я их не сдерживала. Через две кабинки от нас индианка прощалась с сыном, глухо рыдая:

– Никто с тобой не водится, говоришь? Нехорошо это. Надо, чтобы за тобой тут лучше смотрели.

– Родился заново? – брякнула я, не вытирая слез. Бен нахмурился, не понимая. – Неужели это значит, что ты меня прощаешь? Ты ведь вовсе не обязан быть добрым по отношению ко мне. – Но как же я нуждалась в том, чтобы он простил, просто физически ощущала эту потребность, словно хотела избавиться от раскаленной на огне тарелки.

– О нет, я совсем не добрый, – сказал он. – И злоба во мне кипит по отношению к очень многим людям. Просто ты в их число не входишь.

– Но… – Как ребенок, я проглотила рыдание. – А мои показания? Я ведь, наверное… не знаю, то есть…

«Это должен быть он!» – снова мысленно предостерегла я себя.

– Ах вот ты о чем. – Он произнес это так, как говорят о мелком неудобстве – мелкой неприятности во время летнего отпуска, о которой лучше забыть. – Наверное, ты не читаешь моих писем?

Я неуклюже пожала плечами и попыталась что-то объяснить.

– Твои показания, говоришь?.. Меня тогда удивило одно – что тебе поверили. Меня не удивило, что ты говорила: ты ведь такое пережила. К тому же ты всегда немножко привирала. – Он снова коротко рассмеялся, я подхватила – мы оба понимали, о чем речь. – Раз тебе поверили, что это могло значить? – Только то, что меня собирались посадить, что я не мог сюда не попасть. А что можно взять с семилетней козявки! Ты же была совсем крохой… – Он мечтательно поднял глаза к потолку. – Знаешь, о чем я на днях почему-то вспомнил? О фарфоровом крольчонке – том самом, которого мама заставляла нас ставить на крышку унитаза.

Я покачала головой, не понимая, о чем он говорит.

– Ты не помнишь? Не помнишь крольчонка? У нас плохо работал унитаз – не справлялся, если мы за час там бывали дважды. Вода не успевала набираться, и смыть было невозможно. Поэтому если кто-то какал как раз в то время, когда он не работал, мы должны были закрывать крышку и ставить на нее крольчонка. Чтобы никто случайно ее не открыл, когда в унитазе полно какашек. Потому что вы, девчонки, стали бы визжать. Неужели не помнишь? Я ужасно злился, считая это идиотизмом. Злился, что приходится пользоваться одним туалетом с вами. Злился, что живу в доме с одним-единственным туалетом, который к тому же не работает. Злился из-за этого несчастного кролика. – Он засмеялся своим сдавленным смехом. – Я считал, что крольчонок вроде как унижает мое достоинство. Что из-за него я не чувствую себя мужчиной. Можно подумать, специально для меня мама должна была найти фарфоровую машинку или ружье. Господи, как же меня это изводило! Я, бывало, стоял над унитазом с упрямой мыслью: «Не буду его ставить» – и уже готов был уходить, но потом думал: «Черт побери, придется все-таки поставить эту фигню, а то сейчас кто-нибудь из мелюзги зайдет и развопится (а повопить вы были большие мастерицы!), а я не хочу связываться, поэтому вот вам ваш уродский кролик на ваш уродский унитаз!» – Он снова засмеялся, но это воспоминание далось ему нелегко: лицо раскраснелось, а на носу выступили капельки пота. – Дурацкие мысли меня посещают.

Я попыталась отыскать крольчонка в своей памяти, вспомнить туалетную комнату и что там стояло, но, кроме воды, ничего не вспомнила.

– Прости, Либби, что заставил тебя такое вспоминать.

Я приставила палец к нижней части разделяющего нас стекла и сказала:

– Все нормально.

Некоторое время мы сидели молча, делая вид, что прислушиваемся к шуму, которого на самом деле не было. Мы только что начали разговаривать, но свидание уже подходило к концу.

– Бен, можно, я тебя кое о чем спрошу?

– Наверное, да. – Его лицо сделалось бесстрастным, словно он к чему-то готовился.

– Ты ведь хочешь отсюда выбраться?

– Конечно.

– Почему же ты сейчас не сообщишь полиции о своем алиби на ту ночь? Ты же ни в каком сарае не ночевал.

– Просто у меня не очень хорошее алиби, и все. Так бывает.

– Потому что это оправдание на ноль целых ноль десятых? – Как же, помню. – Я потерла под столом култышку на руке и пошевелила двумя оставшимися пальцами на правой ноге.

– Ты не представляешь… – Он отвернулся. – Ты не представляешь, сколько недель, лет я здесь провел, изводя себя за то, что не повел себя по-другому. Мама, Мишель и Дебби могли бы остаться в живых, если бы я просто… поступил по-мужски, а не как сосунок. Сидел в сарае, злился на маму. – На трубку в его руке упала слеза, мне даже показалось, что я услышала «кап!». – Я заслужил наказание за свое поведение в ту ночь… заслужил. Так что все правильно.

– Не понимаю. Не понимаю, почему ты не… не оказал содействия следствию?

Бен дернулся, лицо стало похоже на посмертную маску.